На главную страницу

 

 


 

 

Для печати

 

 

                                         Послесловие, оно же Предуведомление

 

   Когда я написал эти свои заметки о Владимире Ковенацком, мне задали справедливый вопрос: к какому жанру, к какой теме можно было бы их отнести? Гм... Я затруднился ответить.

 

   Володя был, прежде всего, человеком творчества – художником и поэтом. И писать об этой стороне его жизни подобает творческому человеку. Вот Стефанов опубликовал хорошую статью, так ведь он же литератор! Ну что ж, я писал, в общем, не о творчестве.

 

   Не являются эти заметки и биографией Володи. Во-первых, потому, что я не застал наиболее интересную, возможно, часть жизни Ковенацкого. Я думаю, об этом периоде мог бы рассказать Сергей Гражданкин.

   Или, скажем, я указываю только одну причину володиного развода с женой, а их могло быть несколько. Что же, мне жену его для этого разыскивать?

   Еще один пример. Кто-то может сказать: «Почему отношения Ковенацкого и Кердимуна нарисованы такой темной краской? Ведь были в них, наверное, светлые стороны?» Возможно и были, но я об этом не знаю. Пусть об этом сам Кердимун и поведает.

   Это я к тому, что на биографический материал моя писанина тоже не тянет.

 

   Не является она и мемуарами. Хотя бы потому, что кроме событий, связанных с Володей, в тот период моей жизни происходило немало других, не менее интересных. Но я об этом не считаю нужным здесь упоминать.

 

   Так как же их назвать: «свидетельские заметки»? «показания очевидца»? Может быть, «заметки очевидца»?

 

   По замыслу, заметки эти должны были являться частью раздела «Продолжение следует», в котором я пишу то, что мне хочется, не придерживаясь никакого специального порядка. Раздел этот (как и мой сайт) посвящен, в той или иной мере, различным эзотерическим и оккультным идеям. Именно поэтому в заметках, о которых идет речь, упоминаются идеи Гюрджиева, используется учение о животных типах и пр.

 

   Тем не менее, мне пришлось выделить Ковенацкого в отдельную тему. Не только из-за объема материала, но и учитывая аудиторию: чтобы тем, кого интересует Володя, не пришлось продираться через груды совершенно им не нужного материала. А если у читающих возникнут вопросы типа как в моей жизни возник Кердимун, кто такой Лева и пр., то они могут обратиться к этому разделу.

 

   Читатели сайта неоднократно просили меня рассказать о Володе Ковенацком. Иногда даже теребили довольно настойчиво. Все-таки я был одним из немногих, кто общался с ним в течение последних его лет. К тому же, я знаю факты, которые не известны другим, а если известны, то по кусочкам. Факты эти я или наблюдал сам, или они были сообщены мне другими свидетелями.

 

   Кстати, заметки эти уже успели вызвать критику со стороны тех, кто с ними ознакомились. И, как это нередко бывает, высказанные мнения были противоположными. В первую очередь это касалось Бориса Кердимуна.

   С одной стороны, меня упрекнули за то, что я уделили этому персонажу слишком много внимания. Борис, дескать, этого не заслуживает: что он такое рядом с Ковенацким?

   С другой стороны, было и противоположное мнение: что я должен больше рассказать о Кердимуне и его «подвигах». Для этой цели меня даже снабдили обильным материалом.

 

   Отвечая первой стороне, я  хочу сказать, что без уделения Кердимуну достаточного внимания я не был бы в состоянии показать, как мне этого хотелось, пример использования разного рода философских и оккультных идей в своекорыстных целях и результат, к которому такое злоупотребление может привести. И, тем самым, может быть предостеречь доверчивых энтузиастов от такого рода нечистоплотных «учителей» и «друзей».

   Отвечая второй стороне, я хочу заметить, что речь, все-таки, идет не о Борисе Кердимуне, а о Володе Ковенацком и его трагической судьбе.

 

   В общем, на всех не угодишь. И, после некоторого размышления, я решил оставить все как есть. А если кто-то почему-то чем-то недоволен, то «благословляю вас на все четыре стороны». По примеру славного Карапета из Тифлиса (*74). Как говорил мой покойный дедушка: «элчедэ», что в переводе с турецкого означает «Лопай что дают».

  


 

                   Виктор Олсуфьев.  ВЛАДИМИР КОВЕНАЦКИЙ

 

 

И вот тогда - из слез, из темноты,
Из бедного невежества былого
Друзей моих прекрасные черты
Появятся и растворятся снова.
(Белла Ахмадулина)

 

если они умолкнут, то камни возопиют.

(Лк. 19.40)

 

 

   Через какое-то время после моего знакомства с Кердимуном (*75), Борис познакомил меня с Володей Ковенацким. Поскольку квартирные условия Бориса не очень-то позволяли у него ночевать, я стал останавливаться у Вовы.

 

   О жизни Володи до нашего знакомства я знал мало. Что-то рассказывал он сам, что-то Борис. Вова немного поведал о кружке Мамлеева. В частности, он спел мне некоторые песни (о покойниках – те, что есть на недавно вышедшем диске, и другую, которой там нет).  Помню также его рассказ об эпизоде, происшедшем с одним из членов «сексуальных мистиков» (фамилию не помню), которому Мамлеев сказал, что тот не достоин поцеловать его, Мамлеева, ботинки. В ответ на это персонаж взревел: «А вот и достоин!» и вдруг поцеловал ботинок Мамлеева. Эпизод этот нашел отражение в поэме «Антон Енисеев»:

И, павши ниц, как пред иконой инок,

Поцеловал Мамлееву ботинок.

 

   Позади был и т.н. «головинский» период. Это было время, когда группа друзей, в которую входили, кроме Бориса и Володи, Женя Головин, Володя Степанов и Сережа Гражданкин, увлекались идеями Гюрджиева и пытались «работать над собой» (и друг над другом). В частности, одного из группы остальные признавали «учителем» и должны были ему повиноваться. Какой-то период (краткий весьма, как я полагаю) на этой должности находился Володя, хотя представить это мне было нелегко из-за его мягкого характера. Отсюда и пошли нелепые слухи о т.н. «школе Ковенацкого».

 

   Ко времени моего появления их группа, вроде бы, уже распалась и я застал только троих друзей: Бориса, Володю и Сережу. Тем не менее, Володя всегда любил петь песни Головина. Чаще всего он пел песню о рыцарях («Это было на исходе лета...»), потому что я ее любил и всегда просил ее спеть. Кроме нее Вова пел песню об атомной бомбе («Только на Москве-реке раскололся лед, Как в небе появился мериканский самолет...»). Заканчивалась песня вполне в головинском духе: «Имперьялистску бомбу атомну сунул я в карман И пошел спокойно в Кремль орден получать».

   Пел он и другие песни Жени: «Где-то там, гле-то там, где-то там и тут...», «Аккордеон себе я купил...». Была еще одна, политически довольно крутая, но первая строфа из трех вылетела из головы. Кончалась она словами: «Где осколком затвердевшей крови В мостовую впился мавзолей». (Исполнялась на мотив «Катюши») (*76).

 

   Помню также одну неприличную головинскую песенку, которую как-то спел Володя:

Жил у бабушки в штанах

Призадуманный монах.

Он там золото искал,

Никого не подпускал.

   Пел он ее на мотив, близкий к очень старой песне «Удивительный вопрос: Почему я водовоз».

 

   Вспоминается рассказ об одном смешном эпизоде. Володя находился в сережиной квартире с какой-то дамой. (Сергей Гражданкин был тогда холост и у него была отдельная квартира, которой друзья пользовались в романтических целях). Сережа пришел домой и, видимо не зная о присутствии Володи, приоткрыл дверь в комнату, где любовь была в самом разгаре. Дама этого не заметила, а Володя, увидав Сережу, не стал «ломать кайф», и, не прекращая своего занятия, начал помовать ногой, делая Сереже знак в смысле «уходи, не мешай». Эта история в их компании стала классической.

 

   Другая рассказанная мне история произошла уже после моего знакомства с Кердимуном. К моменту знакомства Борис жил в Зюзино в малогабаритной двухкомнатной квартире. Позже он переехал в трехкомнатную, там же, неподалеку. Вещи перевозили (или, скорее, переносили) сами. Володя, конечно, помогал. Он был мужик здоровый и в одну из своих ходок взвалил на плечо шкаф и понес его. Его ждали-ждали, но, странное дело, не было ни Володи, ни шкафа. Не знали что и думать. Оказалось, что Володя в пути задумался, и вместо дома, в который переехал Кердимун, пошел себе к лесу, потом вглубь, по тропинке... Ну что ж, человек творческий, подумаешь, шкаф на плече!

 

   Первая квартира Володи, которую я застал, была на Молодежной улице, на Юго-Западе. Точнее, это была не квартира, а комната в коммуналке. Кроме Володи в квартире жила соседка, бабка Палашка. Там я теперь встречался с Борисом. Дело в том, что примерно в это время Борис ушел от жены и детей и Володя, разумеется, его приютил. Впрочем, возможно, уход Бориса произошел несколько позже. Во всяком случае, в следующем володином жилье Кердимун поселился уже со своими книгами.

 

   На Молодежной я останавливался не один раз. Помню, как мне рассказали о плане Бориса выжить Палашку и, таким образом, завладеть обеими комнатами. С этой целью друзьями (в основном, конечно, Володей по наущению Бориса) предпринимались различные антисоциальные действия, но Палашка оказалась закаленным коммунальным бойцом и у них ничего не вышло.

 

   Останавливалась на Молодежной и Лена Б., моя харьковская приятельница, ставшая впоследствии женой Кердимуна. Так как Борису некуда было прописать Лену, Володя фиктивно женился на ней для того, чтобы Лена смогла переехать в Москву. Володя был добр и безотказен.

 

   Когда Лена оставалась, мы ночевали в мастерской Володи на улице Марии Ульяновой. Кто только не прошел через эту мастерскую... Я помню ее хорошо. Экорше на столе, рапиры на стене, печатный станок на кухне... Сколько лет это место было связано с Володей! На стенах, естественно, висели работы Ковенацкого. Мне запомнились две его гравюры. На одной два типичных володиных монстра сидят на берегу и обсужают плывущий в море корабль. Называлась она «Азохен вей алые паруса!». На другой был изображен молодой парень, который проснулся и в ужасе обнаружил сидящего на своей постели добродушно улыбающегося монстра.

   Эти работы, вместе со всеми лучшими работами Володи, Кердимун впоследствии увез. Позднее по моей просьбе Володя повторил к моему дню рождения один из этих сюжетов, но, признаться, гравюра мне нравилась гораздо больше. Чудовище на ней было страшнее, но его улыбка была такой доброй и лучезарной...

  

   Поскольку теперь в каждый свой приезд я привозил для Кердимуна книги, они с Володей встречали меня на Курском вокзале. Груз помогал нести обычно Володя. Борис, как правило, избегал физической работы: у него были слабые руки. (Такова, во всяком случае, была легенда.)

 

   В один из приездов мне объявили, что мы направляемся в другое место. За время моего отсутствия удалось сменять володину комнату на Юго-Западе на две комнаты в центре. Такой обмен был просто чудом, иначе не назовешь. Не помню, в чем была соль этого обмена, но, так или иначе, мы стали двигаться от Садового Кольца переулками по направлению к бульварам. Книги Володя вез на тележке, специально припасенной для этого случая. Так я впервые попал на Казарму.

 

   Казарма! Как много в этом слове... Так все мы называли жилье Володи, расположенное в Казарменном переулке, на Покровке. Там действительно были казармы... Володе достались две комнаты. Сперва попадаешь в главную, большую, но проходную комнату, служившую всем сразу – днем столовой, гостиной, ночью - спальней для Бориса и Лены, и маленькую, в которой стояли топчан, письменный стол и этажерка с книгами. Может, в то время еще что-то, не помню.

 

   В первой комнате, слева, над диваном висела большая вовина литография «Прогулка кентавров».

 

   Кроме Володи в квартире жили еще двое соседей. Одну жилплощадь занимала немолодая Шура со своей племянницей Таней, очень высокой и некрасивой девушкой. Муж у Шуры умер незадолго до вселения Вовы. Смерть была обидной: он подавился, поспешив закусить после выпитой рюмки (или стакана?). Так не будем же спешить...

 

   Другую площадь занимала старушка Анна Степановна, человек нелегкий. Однажды она, по-видимому путем немалых лишений, купила холодильник. Это было большим событием в ее жизни. Володя рассказал, что как-то ночью вскоре после этого он зачем-то зашел на кухню и застал там Анну Степановну. Она стояла около холодильника и гладила его...

 

   Никаких серьезных проблем с соседками у нас не было, даже когда на площади Володи скапливалось немало народа. Возможно, это их даже устраивало, потому что по законам коммуналки уборка в квартире распределялась пропорционально числу жильцов. Они только строго следили за числом обитателей жилплощади их нового соседа и мы убирали часто. Борис, правда, в уборке участия не принимал.

 

   Кроме Володи, который считался главным жильцом, на Казарме жили Борис Кердимун (к тому времени уже совсем переселившийся к Володе) и Лена. Позже переехал из Харькова сын Лены Витька («маленький», в отличие от меня, тоже, впрочем, небольшого). Сам я живал на Казарме долго, деля свое время между Москвой и Харьковом, пока не переехал в столицу. Кроме того, иногда у Вовы периодами жил Виталик, сын Бориса. В общем, коммуналка в коммуналке... Во времена наплыва Вова часто ночевал в мастерской (*77).

 

   Для меня Казарма была удобна тем, что находилась близко от Курского. Я часто ездил в Харьков и назад и нередко, просыпаясь в поезде, не мог сообразить, в какую сторону еду. Я «челночил», возя книги, и, конечно, привозил много книг для Бориса. Вся стена в большой комнате была занята кердинуновыми сокровищами, которые стояли на импровизированных «полках», состоящих из рядов пустых ящиков из-под венгерского вина. Между ящиками были проложены доски. Да и кроме стены тоже хватало этого добра.

 

   Борис всегда любил книги. Какие? Всякие. Дефицитные. В этой связи вспоминается изречение одного из тогдашних московских торговцев книгами по кличке «Лезгин» (он же «Саша Черный»): «Любите книгу - источник денег».

 

   Когда я познакомился с Кердимуном, он работал на заводе. Можно вообразить, какая может быть перспектива у еврея, работающего на заводе в патентном отделе. Никакой и никогда. Володя же находился в ином положении: он был членом МОСХа и не должен был ходить на службу.

 

   Привлекательность Ковенацкого этим не ограничивалась. Он, в отличие от Бориса, был художником и поэтом, то есть человеком творческим. По этой же причине, а также потому, что Вова был очень общительным, он был вхож в различные компании и кружки, где его любили и ценили. Далее, у Володи была мастерская. И хотя зарабатывал он немного, но потенциально художник мог заработать большие деньжища! Это было для Бориса важно. Не менее важным было другое: бабы! Вова нравился женщинам. А у Кердимуна секс был тяжелым пунктом с юности, когда у него произошло нарушение работы этого центра.

 

   Не удивительно, что Борис сделал на Володю ставку. И ставка эта оправдалась с лихвой. Так начался закат Владимира Ковенацкого.

 

   Первой задачей Кердимуна было покончить с ненавистной работой. В те времена служба была обязательной практически для всех. Членом творческого союза - МОСХа - Борис стать не мог, потому что не был художником. Однако, существовал т.н. Горком художников-графиков, который давал возможность не быть прикованным к месту работы. В Горком были представлены работы из цикла «Город», выполненные Володей, но выданные за плод совместного творчества. (Практически все эти работы, в числе прочих, также были увезены Кердимуном).

 

   Что касается володиных компаний, то с ними у Кердимуна получился облом. Борис не смог в них «вписаться», его не принимали. А почему его должны были принимать? Все эти люди были в том или ином талантливы, что и служило основой их общения. Ну хорошо, один раз Володя привел его с собой, а дальше что? Кердимун не представлял для них никакого особенного интереса. Умен, говоришь? Но и они себя глупыми не считали. В общем, не сложилось. А позднее, рассказывал Вова, многие из его друзей прямо-таки  возненавидели Бориса за то, что он отобрал у них Ковенацкого.

 

   Я это хорошо понимаю. Однажды я решил «переквалифицироваться» и вместо торговли только книгами заняться также антиквариатом и искусством. В этой связи Володя познакомил меня с некоторыми из своих приятелей. В частности, он привел меня в салон Льва Кропивницкого. Это был очень приятный вечер. Володя что-то читал и показывал. Кира Сапгир очень мило пела, аккомпанируя себе на гитаре. И так далее.

   Но хотя меня приняли вполне радушно, я понимал, что в этой компании я совершенно лишний. Это были или люди творческие, или серьезно коммерческие. Ко второй категории относилась дама, работающая товароведом в антикварном комиссионном магазине. Некоторые из завсегдатаев совмещали творчество с коммерцией, вроде Игоря Холина или самого хозяина. В общем, стало ясно, что мне там не место.

 

   То же произошло и с Кердимуном. Из-за присущего ему гигантского самомнения и комплексов он никак не мог смириться с тем, что мог не быть кому-то интересен. А поскольку он привык всегда «тянуть одеяло на себя», такая ситуация была для него совершенно невыносимой.

 

      Володя был очень компанейским и в «докердимуновский» период у него было много друзей. Одним из близким его друзей был Эдмунд Иодковский. Эдмунд был автором широко известного в те годы официального хита: «Едем мы, друзья, в дальние края, Станем новоселами и ты и я». Песня эта (музыка Вано Мурадели) стала «гимном целины» и в свое время звучала из репродукторов каждый божий день...

 

   У Иодковского был литературный салон, завсегдатаем которого был и Вова. Как-то раз в период моего пребывания на Казарме Володя повел к Иодковскому Бориса и Лену. Не знаю в точности что там произошло, но Борис вернулся разъяренный. Он устроил Володе скандал и кричал, что «Лену оскорбили». К ней кто-то приставал там, верно. Богема... Борис, надо понимать, их компании не подошел, а из-за этой истории Вова тоже практически перестал туда ходить. Из солидарности с другом. (*78).

 

   Среди володиных друзей были также художники Юрий Рыжик, Владимир Немухин, Николай Устинов и др.

 

   Из литературных друзей Ковенацкого я знал Игоря Холина и Генриха Сапгира. Помню, как-то раз Вова на улице прочел мне стишок Холина: «Один, который в кепке, Сказал другому, в шапке, Поеживаясь зябко: «Мороз сегодня крепкий!» А то ему на это: «А ты, что думал, лето?» С Холиным я какое-то время общался на почве антиквариата.

 

   Привел меня как-то Володя и к Сапгиру. Не помню, что послужило причиной этого визита, но помню комнату... Узнав, что я из Харькова, Генрих оживился и сообщил, что у него сложилось мнение, которое он сформулировал следующим образом: «Харьков рождает растиньяков». Разговор перешел на харьковчан. Вспоминается, что фигурировали Вагрич Бахчанян, Эдуард Лимонов и Борис Чурилов.

   Вова улыбался: он тоже родился в Харькове. (Я даже однажды по его просьбе встречался с его тамошними родственниками). (*79).

 

   Когда Борису стало ясно, что с володиными друзьями он не совмещается, его целью стала ликвидация этих самых друзей. То есть, Володю следовало замкнуть на него, Бориса. Этот план, как и многие другие планы Кердимуна, был осуществлен.

 

   Борис стал постоянно внушать Володе, что тот не должен общаться со своими старыми друзьями, потому что те его «эксплуатируют». Они, дескать, как вампиры, выпивают володины время и энергию, которые нужно тратить, скажем, на творчество. Я помню, как Володя мне сказал: «Борька говорит, что они меня эксплуатируют». (Володя всегда за глаза называл Кердимуна «Борькой»).

 

   Пример с Иодковским был характерен. Здесь тактика была такова: как ты можешь общаться, когда оскорбили твоих друзей? В общем, постепенно это давление принесло плоды и Вова стал отрезан практически от всех своих старых связей. Борис сделал для этого все.

   «Я тебя выцарапал из лап Мамлеева», - повторял Кердимун.

 

   Какая ирония! Вову, видите ли, «эксплуатировали»... На самом деле, если кто и эксплуатировал Володю, то 
это был сам Борис Кердимун (*80). 

 

   Для Володи как художника и поэта это было катастрофой. Он оказался оторванным от своей среды, частью которой он органически являлся. В своей статье о Ковенацком Ю. Стефанов приводит слова Володи, в которых тот сравнивает культурную среду с грибницей. Именно от этой творческой «грибницы» Борис Кердимун его и отрезал.

 

   Это, как и многое другое, Володя понял гораздо позже, когда Борис уехал и морок стал потихоньку рассеиваться. Но что толку...

 

   Большой потерей для Володи был разрыв с его близким другом Сергеем Гражданкиным. Произошло это так.

 

   В то время у москвичей появилось нечно вроде моды покупать дома в «глубинке». Конечно, в Подмосковье дешево дом купить было нельзя, но за пределами области можно было купить хороший дом за бесценок. Другое дело, что с ним делать... Но энтузиасты находились.

 

   Некоторые из сережиных знакомых обзавелись таким имением и делали групповые вылазки. Упоминалось, что в этой компании был модный тогда психолог Владимир Леви. Не помню, то ли Сережа тоже купил, или просто снимал дом на хуторе, но ему, видимо, там нравилось и в одну из поездок он пригласил Кердимуна.

 

   Не знаю, что там было и как, но не помню, чтобы Борис выражал особый восторг. А через пару дней после возвращения ему донесли, что Сережа высказался в том смысле, что в присутствии Кердимуна было «трудно дышать».

 

   Это не удивительно. Борис, обладая чрезвычайно высоким мнением о своей персоне, часто пытался навязывать окружающим свои мнения и желания. Видимо, он здорово переборщил, раз Сергей, будучи другом Бориса, так прокомментировал это посещение...

 

   Чтобы лучше понять ситуацию, следует принять во внимание, что по типу сущности Сережа – кошка. Кошка может быть очень ласковой, тереться и мырлыкать, но не стерпит, если ей будут наступать на хвост. Даже дружеской ногой.

 

   Когда Борис узнал о сережином высказывании, разразилась буря. Кердимун рвал и метал. Как смел Гражданкин такое сказать про него! В общем, Сережа был предан анафеме.

 

   После этого Володя уже не мог общаться с Сергеем. Посмей он только, Борис стер бы его в порошок. Сережа, естественно, обиделся: ведь Володя был его близким другом много лет, и справедливо расценил поведение Вовы как предательство их дружбы.

   Конечно, Сергей был прав. Но, с другой стороны, он не понимал, до какой степени Вова был к тому времени под пятой Кердимуна. Для Володи, обезволенного и подчиненного, уже не могло быть выбора.

 

   Последний раз они «свиделись» уже на Володиных похоронах.

 

   У читающего эти строки может возникнуть вопрос: Почему Володя Ковенацкий был под таким сильным влиянием Кердимуна? Какими средствами пользовался Борис чтобы подчинять его и других?

 

   В эпилоге своей книги «Гурджиев и Успенский» Аркадий Ровнер пишет: «Кердемун ... оказался властным и волевым человеком, под влиянием которого оказались окружавшие его люди и в первую очередь его друг Владимир Ковенацкий

 

   Как говорится, на этот раз еврей прав... Но дело было не только в воле, но и в методе.

 

   Из своего опыта «работы» с Головиным и другими Борис вынес очень важный урок. Он понял, что существует способ неправдоподобно легкого манипулирования людьми. Причем люди эти могут подчиняться и работать не по принуждению, а добровольно.

 

   «Методика Кердимуна» была чрезвычайно проста. Она основывалась на двух «базовых» идеях.

   Первой идеей, заимствованной из книг по суфизму,была идея дружбы. Идеалом провозглашались дружеские, бескорыстные отношения, любовь, преданность, самопожертвование и пр.

   Второй идеей, заимствованной из системы Гюрджиева, была идея работы над собой. Она применялась следующим образом: если тебе что-то не нравится, считай виноватым себя и работай над своими реакциями. Борись с собой.

 

   В дополнение к этим двум основным идеям, использовалась идея договора. Как-то раз Борис сказал мне следующее: «Когда человек говорит ДА, он не понимает двух вещей. Во-первых, он не понимает самого факта, что он говорит ДА. Во-вторых, он не понимает, чему именно он говорит ДА.»

   Так это и работало. Человек принимал идею дружбы (прекрасная идея!) и идею Работы (знакомо, читали!). А согласие и было договором.

 

   Оставалось только сделать так, чтобы главным или старшим был никто иной как сам Кердимун. Для более молодых (включая меня) работала разница в возрасте и опыт. Для кого-то – контакты Бориса с Идрисом Шахом и пр. Ну а в случае Володи решающим фактором был его мягкий характер, некоторая «хрупкость» его психики (о чем речь пойдет ниже) и ежедневно осуществляемое внушение. Зомбификация, другими словами.

 

   Таким образом, метод был предельно прост. И как многие простые методы, он работал безотказно. – Мы друзья, верно? – Друзья. – Поэтому твой долг делать то, что считает правильным твой «старший друг». А если тебе что-то не нравится – это твоя личная проблема.

   И никаких приказов. Все добровольно, по-дружески. (Во всяком случае, так было со мной).

   Всякого рода противодействия, несогласия и даже просто сомнения считались «предательством». - Мы же договорились, не так ли? У нас договор, верно?

 

   Вот так.

 

   Теперь что касается володиной личной жизни. О первой жене Володи, жившей в Грузии, я практически ничего не знаю. Знаю, что у Володи был сын Гоша, который впоследствии переехал в Москву. Как я понял, к володиным контактам с этой семьей Борис относился неодобрительно. Возможно поэтому их почти не было...

 

   Вторую жену Вовы, Регину, я знал. Ко времени «Казармы» Володя с ней уже разошелся. Регина Ковенацкая дружила с Борисом. Она была внешне приятной и в володином вкусе (маленькая грудь, длинные ноги). Со слов Володи, «Борька» внушал, что Регина ему, Володе, не подходит. Ну что ж, если такое долго внушать... Впрочем, деталей я не знаю. Возможно, это не было единственной причиной. Брак дело непростое.

 

   Друзья Володи любили его не только за талант и эрудицию. Он очень располагал к себе своей мягкостью и добротой. Достаточно было пообщаться с ним совсем немного и становилось ясно, что этот человек совершенно безвреден. От него нельзя ожидать каких-либо интриг или подлянок.

 

   Женщинам Володя нравился и сам он относился к ним благосклонно. Благодаря его общению в «богемных» кругах, проблем с женским полом у него не было.

   Когда Кердимун насильно лишил Володю общения с твроческими людьми, ситуация изменилась. К тому же, благодаря неусыпному оку Бориса, все вовино время стало подконтрольным. Каждый свой шаг Володя обсуждал с «Борькой», ожидая его одобрения или неодобрения. А тот не очень-то был склонен одобрять вовины связи...

 

   Помню один эпизод, свидетелем которого я был. Дело происходило, опять-таки, на Казарме. У Володи была приятельница Катя К., художница. Она была лет на десять моложе Володи, внешне интересная. Володе Катя нравилась, он ей тоже. Хотя к этому времени разгар их романтических отношений миновал, угли еще не остыли.

 

   В тот день Катя  позвонила Володе и предложила встретиться. Володя пообещал перезвонить ей, «доложил» Борису и ждал «позволения свыше». Борис затеял с Володей беседу на эту тему. Было очевидно, что он не очень одобрял предстоящее свидание. Володя был в затруднении: пойти хотелось, Катя ждала звонка, но «начальство» не одобряло. Нет, ему никто не запрещал, конечно, но ... В общем, Вова ходил, ходил по комнате, мучался и в конце концов отменил свидание. Поскольку я присутствовал при этом, Володя посчитал нужным объяснить мне происходящее. «Понимаешь, - говорил он, - Борька считает, что я завишу от женщин в отношениях с ними. Вот если бы я мог общаться так, чтобы не зависеть... Получается, что пока я не смогу быть независимым, лучше не общаться...» И в том же духе.

 

   Причины такого рода агитации понятны. Во-первых, Борис относился к похождениям Ковенацкого с изрядной долей ревности. Для него это было больным вопросом. А тут что-то хорошее, и вдруг без него...

 

   Кроме того, у Кердимуна были основания не желать для Володи отношений, выходящих за рамки легкой интрижки. Хотя бы из самых общих соображений: его не устраивала возможность того, что кто-то кроме него, Бориса, сможет иметь на Володю хоть какое-то влияние. Его власть над Вовой должна была быть абсолютной.

 

   При этом существовали два вполне конкретных и весомых соображения. Потенциально была опасность, что вовины отношения с кем-то могли перерости во что-то более серьезное. Брак, например. Пусть даже в теории... Нет, это Бориса совершенно не устраивало. Если бы вдруг у Володи образовалась семья, то семью эту нужно было бы содержать. А кто тогда будет кормить его, любимого и неповторимого? Сам Кердимун не работал... Кто будет кормить его жену Лену и ее сына? А где брать деньги на алименты (хоть и неофициальные) бывшей жене Бориса Неле? И так далее.

   К тому же, если бы Вова женился или завел постоянную даму, не исключено, что они жили бы на Казарме. А куда бы тогда делся Кердимун с его семьей и книгами?

 

   Вова был здоровым мужиком в соку, а Борис оказывал такое влияние на его сексуальную жизнь, которое разрушало вовино физическое и психическое здоровье.

 

   В общем, ты, Вова, лучше давай, того, работай. Денежки приноси...

 

   Если попытаться коротко охарактеризовать Бориса Кердимуна с точки зрения его главной черты, то это можно сделать одним словом: стяжатель. Неутолимая жадность была движущей силой его жизни. Жадность к чему? Ко всему. Ему хотелось иметь всё: книги, вещи, женщин, контакты, удовольствия, внимание людей. А главное – деньги, деньги. «Всюду деньги, господа»...

 

   С деньгами же получалось не так легко. Володя работал иллюстратором (фантастики и др). и зарабатывал немного (*81). В общем-то его это устраивало, потому что кроме официальной работы была и творческая - искусство и поэзия. К тому же, в своих потребностях Вова был скромен.

  

   А вот Кердимуна такая ситуация совершенно не устраивала и он постоянно пытался направить Володю на более калорийные заработки. Был период, когда они вместе делали диафильмы. Было сделано несколько заказов, я помню «Отчего у верблюда горб» и «Кошка, которая гуляла сама по себе». (Оригиналы лучших диафильмов также были увезены Борисом Кердимуном.) Работа эта прекратилась из-за неприятностей, бывших у Володи в связи с зарубежной публикацией.

 

   Не помню, как зародилась идея об типовом оформлении школ и детских садов. Самое раннее воспоминание в этой связи было о контакте с моими харьковскими приятелями Женей и Жанной Соловьевыми. Оба были талантливыми художниками, членами Союза Художников. А Женя, несмотря на свою молодость, был председателем секции графики харьковского отделения Союза.

 

   В конечном счете я привез в Москву выполненные ими раскрашенные гравюры на темы детских сказок. Гравюры эти были очень большими и профессиональными, но стало ясно, что вариант такого рода коммерчески мало продуктивен. Некоторая условность этих работ годилась для больших городов, но меньше подходила для «глубинки». К тому же, рентабельность была невысокой.

 

   Выяснилось, что проще и выгоднее было делать живопись на оргалите. Стиль должен быть более реалистический, зато работы эти можно было повторять сколько угодно: достаточно было иметь стандартный их набор, а дальше просто копировать.

 

   Не помню деталей этого мероприятия с точки зрения коммерции, потому что я не был вовлечен в этот бизнес. Руководил им Лева, более молодой и деловой член нашей группы. Помню, что сперва художники выезжали для работ «на места», а впоследствии работы делались в Москве нанятыми «исполнителями», а отвозились и распространялись другими людьми. В общем, дело закипело.

 

   Естественно, первым и главным человеком по исполнительской части стал Володя Ковенацкий. Вова и малевал эти сказки в Москве, и ездил на места, в частности, на Алтай. В одну из таких поездок мы с ним ездили вместе, зимой. Это был первый и последний раз, когда я выезжал по этим делам. Моей функцией было сопровождать Володю и картины, которые мы везли по железной дороге. Я вскоре вернулся в Москву, привезя с собой впечатления о унылых местах и хронический бронхит. Эта поездка была единственной, в которой участвовал сам Борис - он был помощником Вовы, подмалевывал картины (*82). Позднее с Володей ездили другие, в частности, Саша М.

 

   Впоследствии, когда в массовое «сказочное» производство были вовлечены другие исполнители, Вова осуществлял контроль и руководство по «художественной» части. Не помню, пек ли он еще в то время этих бесконечных зайчиков сам или только надзирал, но вовлечен в эту деятельность он был достаточно плотно.

 

   Затея с «комплектами», как назывался этот бизнес, длилась не один год. Чем больше денег притекало к «Борису Даниловичу», тем больше он входил во вкус...

 

   Период этот отражен мельком в забавном володином стихотворении без названия, которое я условно назвал «Самовоспоминание», потому что в нем присутствует, не без юмора, эта гюрджиевская идея. «Исполнители картин» - это и были художники, рисовавшие сказки. А «выпить поллитровку» было, наверное, одной из вовиных функций.

   Стихотворение это я нашел случайно, когда после смерти Володи помогал его маме, Евгении Ефимовне, собирать на Казарме его нехитрые пожитки...

 

   Разумеется, Вова был безотказен и делал все, что от него требовалось. Но внутри него был серьезный конфликт. Позднее, когда прошли годы со времени отъезда Бориса, и Володя «разговорился», он вспоминал

о своих занятиях «комплектами» с ненавистью. Володя говорил, что для него как для художника

размножение этих бесконечных «сказок» было дисквалификацией, потерянными годами. «Он меня

разменял», - с горечью говорил Вова. Да и вообще живопись (если эту халтуру можно было так назвать) не

была его стихией.

 

   Упомянув художественную халтуру, я вспомнил и о литературной. Однажды Лева пришел с идеей зарабатывания денег путем сочинения песен. В роли поэта-песенника должен был выступать ... он сам. Он уже и псевдоним для себя подобрал: «Леонид Бессонов» (sic!).

Нужно было знать Леву чтобы оценить юмор ситуации. Лев Литвинов – поэт! Лева был толковым малым, с напором и хорошей деловой хваткой, но всему, что связано с творчеством, он был настолько чужд, что... В общем, Лева нашел какого-то композитора, не из первого эшелона, а Володе было велено сочинять песни. Это ему, автору таких шедевров как «Песня о японских военопленных» или «Ночная охота»! (А кому же еще выполнять эту работу, как не поэту, верно?) (*83). Я не помню ни сколько этих песен он их сочинил, ни их самих. Помню только, что эти попытки выдавливать из себя халтуру были ужасны... Запомнилась, впрочем, одна строфа из «Сиреневого вальса»:

Жизнь – это поезд. Станция, где ты?

Ветки сирени бьются в окно.

Этих цветов большие букеты

Я не дарил любимой давно.

   В первой строчке этого куплета хоть как-то просвечивет Вова (потому и запомнилось). А все остальное – просто муки...

 

   К счастью, «песенная эпопея» продлилась недолго. Коммерции из нее не получилось, а Лева так и не стал прославленным песенником.

 

   Последняя (для Володи) коммерческая идея была связана с «Маятником». Так называлась большая, в ватманский лист гравюра, над выполнением которой Володя работал несколько лет.

 

   В разговорах со мной Борис Кердимун неоднократно ставил себе в заслугу переключение Володю с издательских заказов на «настоящую творческую работу». «Если бы не я, - говорил Борис, - Вова так и рисовал бы свои самолетики...»

 

   Это утверждение Кердимуна, как и многие другие, я воспринимал без тени сомнения. На самом же деле все обстояло не совсем так.

   Во-первых, как я уже писал, наряду с официальной работой Володя жил второй, творческой жизнью – неофициальной. И его это, в общем-то, устраивало.

   Во-вторых, с издательской работы Вову переключила (или, скорее, отключило от нее) «старуха», то есть власть.

   В-третьих, если говорить о коммерческой работе, то взамен «самолетиков» Вова малевал «сказочки». Весьма сомнительная замена.

   В-четвертых и в главных, за настойчивостью Кердимуна стояли, в первую очередь, тщеславие и жажда денег, а не забота о вовином творчестве. Тщеславие – потому что он считался соавтором Вовы. Ну а создание чего-то значительного, как справедливо считал Борис, было дорогой к денежному дереву.

 

   «Маятник» должен был быть уникальным произведением. Эта громадная работа содержит множество фигур и сюжетов, в большинстве своем прямо или ассоциативно связаных с литературой. (Один из фрагментов можно видеть на опубликованной на сайте картинке). Исторически работа эта являлась продолжением и развитием другой работы – «Праздник», но, конечно, оставляла ее далеко позади по сложности и насыщенности. Кроме этого, «Маятник» должен был быть выполнен в редкой технике резцовой гравюры. Впрочем, друг Володи Юрий Рыжик вспоминает, что гравюра эта, вроде бы, должна была сочетать резцовую технику с травлением.

 

   На эту работу ушли, в общей сложности, годы. Сперва был изготовлен эскиз, который обсуждался и обсуждался Володей и Борисом. Были выполнены различные пробы. Затем Володя перенес рисунок на большой медный лист.

 

   Оба ждали окончания работы с нетерпением. Володе, естественно, хотелось, показать «свету» этот труд. А Борис мне рассказывал, что он познакомился с каким-то западногерманским господином, который оказался коллекционером искусства, и рассказал ему о «Маятнике». Коллекционер заинтересовался и даже упомянул о возможности покупки им всего тиража. Рассказывая это, Борис с большим воодушевлением (в отношении возможной прибыли) объяснял мне, что на Западе очень ценится большая работа, вложенная в произведение... В общем, каждый ждал своего часа. Однако, случилось все по другому.

 

   В один прекрасный день Борис объявил нам о желании уехать на Запад и начал рисовать радужные картины жизни на свободе. Мне, например, он рассказывал о планах как мы купим огромный дом и будем все там жить и Работать (в гюрджиевском смысле) и пр. (*84). Вове были обещаны свободное творчество, выставки, слава (*85). И так далее. Все согласились. Ведь мы же друзья, правда?..

 

   Отъездные планы существенным образом повлияли на творческие. Когда работа над «Маятником» подходила к концу, Борис заявил, что «здесь» печатать гравюру незачем. На всякий случай, чтобы не было проблем связанных с ее вывозом. «Печатать будем прямо «там», - решил Борис. Ну а Володя что? Что бы он ни считал, решения принимал Кердимун. Итак, эскиз вместе с медной доской были запакованы и уехали за границу, как и другие лучшие володины работы.

 

   Здесь, пожалуй, будет уместным остановиться на вопросе соавторства Ковенацкого и Кердимуна. Действительно, в ряде работ они были соавторами. Было бы глупо и несправедливо это отрицать. Я сам помню, как они обсуждали диафильмы, «Маятник», поэму «Антон Енисеев».

 

   Однако, говоря о соавторстве, необходимо принять во внимание, так сказать, «удельный вес» каждого из соавторов. Потому что речь идет о создании художественных работ двумя людьми, один из которых художник, а другой – не художник. Или о создании поэмы, когда один из двоих поэт, а другой – нет.

 

   Володя-то мог творить без Бориса (и вполне успешно, как известно), но Борис без Володи не мог ничего. Ведь в Америке, насколько я знаю, Кердимун не стал ни литератором, ни художником. Он не опубликовал ни стихов своих, ни поэм, ни рассказов, ни романов. Я никогда не слышал, чтобы он создал и выставил свои гравюры, рисунки, картины. Где они, эти произведения? То-то же.

 

   Да и в Союзе все, что сделал Борис самостоятельно, можно пересчитать по пальцам. Это 4 картины маслом, выполненные в полу-кичевой манере, художественного интереса не представляющие. Скорее, курьез... Рисунка тушью, упомянутого в статье о Ковенацком в ББС, я не видел. Ну, допустим, рисунок. Из литературных работ я знаю короткий сюрреалистический рассказ на одну страничку. (Весьма милый, впрочем.) Вот и все (*108). Понятно, что это не делает Кердимуна ни художником, ни литератором. Как не делают, скажем, меня художником два натюрморта маслом, выполненные в тот бурный период, когда я снимал квартиру у Сережи Гражданкина на Качалова. Хотя один из них мне самому до сих пор нравится... (*86).

   Из поэзии, которую читал Володя, упоминалась только одна строчка в стихотвотворении «Нож», которую сочинил Борис. Володя всегда с гордостью за друга говорил об этом: «А вот эту строчку сочинил Борька!». Вполне возможно, что других строчек не было (*87).

 

   В чем же состоял вклад Кердимуна в творчество? В обсуждении. Да, они часто обсуждали и упомянутые выше художественные работы, и поэму. Обычно Володя показывал то, что он сделал за истекший период и после обсуждения Володя шел продолжать работать, что-то меняя в сделанном. Так было и когда Борис жил на Казарме, и позже, когда он переселился в большую трехкомнатную квартиру в 9-м микрорайоне Теплого Стана. Или они встречались для этого в володиной мастерской.

 

   Функцией Бориса было что-то вроде работы редактора/критика. В принципе это, конечно, вещь нужная, но ведь важно и то, кто именно редактирует, не так ли?

 

   Существовало объяснение, почему Володя якобы нуждался в этих советах. Дело в том, что у Кердимуна был «тонкий художественный вкус». Я слышал об этом не раз, но всегда только от самого Бориса. При этом нужно заметить, что по поводу их творчества я только с Борисом и говорил. Точнее, не говорил, а слушал что он говорит. То, что Борис говорил, я прнимал за чистую монету по двум причинам. Во-первых, потому, что его мнения был для меня авторитетными. Во-вторых, потому, что мне было все равно. Я тогда не интересовался искусством и мне было совершенно безразлично, кто из них что делает и почему.

 

   Объясняя насчет вкуса, Борис упоминал, что сам он провел молодость в художественной атмосфере. Он дружил со Славой, сыном академика Игоря Грабаря, и проводил много времени в их доме. Чуть ли не вырос там... И это, стало быть, сформировало у него такой уникальный художественный вкус. Во всяком случае, так я понял его объяснение.

 

   Возможно, что у Бориса был какой-то художественный вкус. (В конце концов, если бы его не было совсем, Володя не смог бы с ним работать). Но нет никаких оснований считать, что у Володи вкус был хуже, чем у Бориса. Вкус Володи ценили все его друзья и его творчество об этом наглядно свидетельствует... Так что, возможно, вклад Кердимуна в общее дело был не так велик, как это подавалось им самим (*88).

 

   Более того. В более поздний период, ближе к отъезду, Борис не раз высказывался в том смысле, что Вова, дескать, «хороший ремесленник». Из его объяснений ненавязчиво вытекало, что, фактически, это он, Кердимун, - художник, а Ковенацкий – при нем исполнитель. Неплохой, конечно, исполнитель, но за ним нужен глаз. Каково, а? (*89).

   Правда, разговоры такого рода почему-то никогда не происходили при Володе.

 

   Я полагаю, что Борис сам мог верить в ценность своих художественных и литературных советов. Это известный психологический эффект. Ведь Володя почти всегда соглашался, он просто не мог противостоять. И со временем у Кердимуна вполне могло сформировться соответствующее мнение о себе. Вроде того, как Сталин, наверное, верил, что он гений всех времен и народов.

 

   Кроме «количественного», существует еще вопрос «качественного» вклада в соавторство. То есть, насколько положительными для володиного творчества были результаты обсуждения с Кердимуном. Это вопрос более сложный и судить наверняка я не взялся бы. Могу просто высказать свое личное мнение.

 

   Поэма «Антон Енисеев», над которой Володя работал весь последний период своего творчества, вещь, конечно, любопытная. В ней есть особенно удачные куски, например, сон Антона. В этом сне герой беседует с Юрий Долгоруким и тот наставляет его на путь конформизма. Когда же Антон робко упоминает о культе личности Сталина, Юрий разъяряется и гонится за Антоном по бульварам. (Правильно, «Медный всадник»). Есть в поэме также реалии Москвы периода хрущевской «оттепели», например, «вольнодумные салоны» и пр. Кроме того есть понравившиеся и потому запомнившиеся строки, например:

Несовершенны мы как существа,

Нам времени отпущено немного.

Лишь познавать начнем себя да Бога –

Уже над нами шелестит трава...

 

   Но по общему впечатлению, мне стихи Володи нравятся больше. В них есть нечто, что люди безошибочно улавливали и к чему тянулись. Я бы назвал это словом «душевность»... Об этом сложно рассуждать, но те, кто любят поэзию Ковенацкого сразу поймут, что имеется в виду. В общем, это на мой вкус.

 

   Что же касается искусства, то здесь у меня нет определенного мнения. Во-первых, я видел эскиз «Маятника» (а именно это произведение является квинтессенцией володиного творчества последних лет) очень давно. К тому же тогда я мало интересовался искусством. Свой прежний стиль Володя утратил, главную работу в новом стиле я толком не помню, так что пусть на эту тему рассуждают профессионалы. (Конечно, если они когда-нибудь увидят «Маятник»...)

 

   У Лены, бывшей жены Бориса, мнение более категоричное. Она считает, что Борис насиловал внутренний мир Володи. Он изуродовал Ковенацкого как художника, превратив его из яркого и самобытного таланта в эпигона. Вова понимал это, но не был в состоянии сопротивляться, хотя и сильно страдал внутренне, подчиняясь «художественным указаниям» Бориса.

 

   Такого же мнения придерживается и художник Юрий Рыжик. Он однозначно считает, что ранние, «контрастные» работы Ковенацкого гораздо более выразительны, чем поздние, в которых начала появляться какая-то «серость». Рыжик уверен, что сотрудничество с Кердимуном пагубно повлияло на Ковенацкого.

 

   Этому вторит мнение Льва Кропивницкого, известного художника и коллекционера, считавшего, что наиболее интересным периодом в творчестве Ковенацкого был период начала 60-х годов.

 

   Но довольно рассуждений на эту тему. В конце концов, я собирался не анализировать творчество Ковенацкого, а рассказать о нем самом. Точнее, о его трагической судьбе.

 

   Наряду с отделением Володи от якобы «ненужных» связей, происходила постоянная муштра. Вот зарисовка с натуры.

 

   Казарма. Утро. Время завтрака. Действующие лица: Борис, Лена, Володя, я. 

   Через какое-то время после начала завтрака Володя осторожно начинает:

   - Борька, значит я потом поеду в мастерскую.

   В этой фразе как бы содержится вопрос и Вова смотрит на Бориса в ожидании реакции. Реакции нет. Значит, нет и возражений. Володя продолжает:

   - Мне бы взять с собой чего-нибудь пожрать. Если есть, конечно.

   По-прежнему, молчание. Вова, еще более робко:

   - Ну а если нет, то какую-нибудь мелочь. Рубль или пятьдесят копеек.

   Борис смотрит на Володю и тот поясняет:

   - Я куплю сырок.

   (Здесь следует пояснить, что Володя любил сырки. Об этом можно догадаться из текста того же стихотворения, в котором речь шла об «исполнителях картин»)

   В ответ Борис начинает напевать бетховенское: «И мой всегда, и мой везде, и мой сырок со мною...». Ха-ха.

   Лена вздыхает: она уже слышала все это, наверное, десятки раз и сценарий ей хорошо известен. Но ничего не говорит: не положено. Мне, конечно, неприятно, но я тоже молчу: Борис помогает Володе работать над собой.

   Володя растерянно бормочет:

   - Ну если нельзя, то я, конечно обойдусь...

   Он нервничает. Из-за этого у него начинает дергаться нога. Замечая это, Борис произносит свою сакраментальную фразу:

   - Кони сытые бьют копытами.

   Володя окончательно расстраивается, что проявляется в его поведении. Завтрак для него уже испорчен. Он уже хочет только одного – уйти.

   Борис, впрочем, ест с удовольствием.

   И так далее.

 

   Конечно, Борису не было жалко дать Володе мелочь. И он, в конце концов, давал сколько нужно. (А сколько Вове было нужно при его мизерных потребностях...) Дело в принципе. Мне Борис не раз объяснял свою «тактику» в отношении Вовы, смысл которой сводился к следующему: если Вова здоров, то пусть контролирует свои реакции, а если болен – пусть обращается к врачу. Он, Борис, не врач, не по этой части..

 

   Естественно, я это так и воспринимал, как мне объяснялось.Я тогда не понимал, что то, что делал Борис, было, прямо скажем, преступлением.

 

   Дело в том, что Володя к этому времени был не вполне здоров. Это замечали, наверное, многие из тех, с кем он общался. Вроде бы, ничего такого страшного, но иногда не вполне уверенные движения. Или это его «топтание»...

   Что же касается смерти Володи, то я не знаю, кто что знал. В некрологе и в посмертном сборнике глухо говорится о болезни. Те, кто знали, что Володя умер в Кащенко, могли пожать плечами и сказать: «Понятно...» В смысле, свихнулся бедный Володя. Что ж, такова судьба не одного художника.

 

   На самом деле, ни хрена им не было понятно. И не только посторонним - я не думаю, что вовина семья знала детали.

   Вова НЕ свихнулся. Все было гораздо ужаснее...

   Но, чтобы понять ситуацию, нужно обратиться к его «истории болезни».

 

   Говоря со мной о володином нездоровьи, которое постепенно прогрессировало и усилилось к концу 70-х годов, Борис всегда указывал в качестве начала и причины болезни некий злосчастный инцидент, когда Володю во время его велосипедной прогулки сбил грузовик и он попал в больницу с сотрясением мозга.

   Однако, это неверно. Началось все раньше. Первый мощный удар по психике Вовы был нанесен при прямом участии его самого, «Борьки». А произошло это так.

 

   Я не помню, как называлась организацию, о которой идет речь. Возможно, это была небезызвестная лаборатория биоинформации, а может и нет, но помню, что главным руководителем этой затеи был Соломон Григорьевич Геллерштейн. В то время эти люди изучали воздействие психотропных веществ, в частности, псилоцибина.

 

   Сейчас многие (к большому сожалению), знают, что такое псилоцибин, ЛСД и пр., а тогда это дело было новое. Борис Кердимун был знаком с Геллерштейном, который однажды предложил Борису участие в опытах. Им нужны были добровольцы, на которых можно было испытывать действие препаратов.

 

   Кердимуну их опыты были интересны (а, может, хотелось помочь знакомому), но пробовать на себе было как-то боязно... Тогда он нашел выход: сагитировал своего друга Володю быть «подопытным кроликом». Вова вообще не умел отказывать. Сам Борис тоже принимал участие, но как наблюдатель.

 

   Знаю, что, в частности, Володю побуждали рисовать под воздействием препарата. По рисункам было видно, рассказывал Борис, какую большую роль в психике человека играет секс. (Великое научное открытие!) Картинки, нарисованные Вовой, остались в архиве этой лаборатории, но одну из них отдали Володе. Она висела у него на стене и так и называлась: «Псилоцибин». Это был рисунок, выполненный углем или мягким карандашом, на котором, действительно, было много деталей, по форме напоминавших стилизованную женскую вагину. Ну что ж, возможно и так – в жизни Володи секс играл немалую роль.

   Картинку эту Борис также увез. (Может быть потому, что он считал себя к ней причастным?)

 

   Помню как Борис рассказывал, что под воздействием препарата Вова говорил Геллерштейну: «Вы, Соломон Григорьевич, такой ма-а-аленький, а Боря такой большо-о-ой!). Рассказывая об этом, Борис весело смеялся. Ему всегда нравилось, когда его считали «больше» других...

 

   Но Борис рассказал не все. Дело в том, что Вове передозировали препарат. Эти мудаки-экспериментаторы решили, что, раз Володя был мужчиной крупным и здоровым, ему можно дать большую дозу. И дали. Так это случилось...

 

   Что же именно случилось? Это можно описывать по-разному. Если использовать терминолигию Кастанеды, можно сказать, что у Володи открылся «просвет», который после этого так и не закрылся полностью. Этим и объясняется то, что после этого случая у Вовы началось ослабление воли. В частности, он стал особенно сильно подвержен влияниям других людей.

 

   Если использовать терминологию гюрджиевской психологии, то можно сказать, что были повреждены связи между центрами, нарушилась балансировка центров. Кроме того, один из центров был поврежден. А именно, двигательный центр.

  

   В общем, психика Володи ослабла. И хотя после «эксперимента» остальные функции восстановились, механизм был поврежден. Это проявлялось, например, в том, что когда Володя волновался, его движения становились неуверенными, у него менялась мимика, появлялись непроизвольные движения (в том числе, «топтание»), затруднялась речь, являющаяся, как известно, также функцией этого центра. (Это напоминало паркинсонизм, хотя им не являлось).

   Ну и волевая сфера, как уже говорилось, тоже пострадала. (*90)

 

   А вот уже после этого случая и произошла та самая «велосипедная авария», после которой Вову доставили в больницу с сильным сотрясением. Кто знает, не было ли одной из причин аварии повреждение двигательного центра, имевшее место ранее...

 

   После этой злосчастной аварии врач, наблюдавший Володю, предупредил, что Вова «подремонтирован», но его психика хрупка и его нужно беречь от стрессов. Любых.

 

   Я об этом предупреждении не знал. Лена, наверное, тоже – история произошла до нее. Но сам Володя знал. Знал и Борис.

   И вместо того, чтобы «беречь» Вову, Кердимун постоянно, день ото дня устраивал ему стрессы, тем самым методично разрушая его и без того хрупкую психику. Это как если тараном бить и бить в стену...

 

   Уже позже, в Америке, Лена говорила, что я не видел и сотой доли, того, что Борис творил с Володей. Среди прочего, она рассказала о «танцах». Вова был в плохой форме, под стрессом, двигался с трудом. Он хотел какую-то булочку. (Может у него кроме нее и радости-то в жизни тогда не было...) А Борис ради этой несчастной булочки заставлял Володю танцевать в его, как называла его Лена, кататоническом состоянии. Ужасное зрелище... И при этом Кердимун «объяснял», что и как художник Вова говно, и как человек он говно, раз он, видите ли, не в состоянии отказаться от какой-то булочки...

 

   Страшно? Welcome to the real world.

 

      По словам Лены, издевательства такого роды были постоянными. «Я, конечно, ревела, - вспоминала Лена. - А когда я вступалась за Вову, Борис начинал терроризировать Витю [сына Лены]».

 

   А было еще, наверняка, немало такого, чего не видела и Лена...

 

   Зачем Борис это делал? Хотел ли он разрушить Вову? Нет, эта «работа над Вовой» укрепляла власть Кердимуна над ним, подчиняла его волю. Борис делал Володю своим послушным орудием. И чем слабее становилась вовина воля, тем больше он мог подпасть под влияние других, и тем больше Борис заботился о том, чтобы Вова зависел только от него.

   А на то, что при этом он фактически уничтожал Володю, ему было наплевать.

 

   Ну что ж, Кердимун добился своего. По типу сущности он – бык. Упрется всеми четырьмя копытами, рога выставит – и вперед к цели...

 

   Лена говорила, что она защищала Володю. Не при Вове, конечно (Борис бы ей это не спустил), а наедине. Но что значило ее мнение? Кердимун считал правильным делать то, что ему хотелось. Он, наверное, считал, бедняга, что это и есть воля.

 

   Впрочем, иногда раздавались голоса протеста. Например, близкая приятельница Кердимунов Валя Г. довольно резко высказывалась против несправедливого обращения Бориса с Вовой (*91). Что толку... Что же касается нас «сателлитов» Кердимуна, то мы не принимали критики в его адрес: «Что они все лезут со своими мнениями? У нас Дружба. У нас Работа. Разве им это понять? Дураки...» А дураками-то как раз были мы сами... (*106)

 

   Кроме «мелких» стрессов, которые Кердимун устраивал Вове, случались и крупные. Часто причиной конфликтов была мастерская.

 

   Мастерская Володи была однокомной квартирой, расположенной в полуподвале. Такие квартиры, находящиеся в распоряжении ЖЭКов, относились к т.н. «нежилому фонду» и нередко сдавались в аренду членам творческих союзов. Мастерской этой пользовались все и во всевозможных целях – от приема иностранцев до любовных встреч. Например, как-то раз Игорь, старший сын Бориса, захотел там пожить какое-то время. Пожалуйста... Володя отказать не мог.

 

   Борис, естественно, считал себя полноправным хозяином мастерской. Даже, может, более полноправным. Логика простая: - Мы друзья, правда? – Правда. – Соавторы, верно? – Верно. – Значит мастерская и моя тоже? – Конечно. – В таком случае ты обязан... (*92)

 

   В обязанности Володи входило, в частности, поддерживать в мастерской чистоту и порядок. А Вове это никак не удавалось. Может быть потому, что для художников порядок не является первостепенным. Может, потому, что Володя по типу был гиппопотамом, а с этими животными чистота как-то не очень ассоциируется. В общем, тема эта было постоянной причиной стрессов для Вовы.

 

   Мне Борис не раз говорил, что Вова – «партизан». То есть, внешне соглашаясь с «Борькой», внутренне он часто сопротивлялся. «На самом деле, - говорил Борис, - Вова не хочет, чтобы я пользовался мастерской». Также Борис жаловался, что Вова не хочет, чтобы он, Борис, научился рисовать.

 

   В этом была определенная правда. Уже позднее, после отъезда Кердимуна, Вова признавался, что, действительно, испытывал нечто вроде ревности. Точнее, даже не ревности. Просто внутри он никогда не относился к Борису как к художнику и поэтому считал претензии того на мастерскую просто блажью. То же самое касалось и рисования. Володя понимал, что у Бориса нет таланта к рисованию, хотя прямо сказать это другу он не мог бы.

   Что ж, Вова совсем не был ангелом. Ему тоже были свойственны тщеславие, самолюбие, ревность...

 

   Кроме этого, Борис часто повторял, что Вова склонен к предательству. В качестве примера он не раз ссылался на историю, как Володя не смог противостоять нажиму Нели, жены Бориса, и открыл ей секрет где находился ее муж. А находился Борис в квартире Сережи Гражданкина, где собирался встретиться (или даже встретился) с дамой. В общем, Неля приехала и поломала весь кайф. Борис Володе этого никогда не простил.

   Конечно, Вова сделал это не из вредности: он был подвержен влиянию и нажиму...

 

   Возвращаюсь к мастерской. Однажды Борис, приехав туда, и в очередной раз придя в раздражение от вовиной неаккуратности, взял только что сделанную Вовой работу, наложил на нее кучу дерьма и оставил с запиской типа: «Как ты, Вова, срёшь на то, о чем я тебя прошу, так и я...» Володя тяжело пережил эту «педагогическую» выходку. Для него это был сильный шок.

 

      У друга Володи, Стефанова, есть статья, в которой он очень резко (и во многом несправедливо) нападает на Гюрджиева (*93). Понятно, что мнение автора, которого Стефанов переводил, Луи Павеля, оказало на него немалое влияние. Но я бы не удивился, узнав, что значительная часть его неприязни к Георгию Ивановичу была вызвана злоупотреблением гюрджиевских идей, которое он сам мог наблюдать. То, что происходило с Володей Ковенацким, было, мягко говоря, плохой рекламой «Четвертому Пути». Вот что бывает, когда идеи такого рода используются кердимунами и ему подобными в своих низменных целях... (*94)

 

   Практиковался иногда Борисом и метод воздействия, который можно назвать «групповым порицанием». Как-то раз, он, видимо, был Володей недоволен и поручил Леве сделать Вове «втык». Очевидно, что-то было не так с «комплектами», что для Бориса было важно. Мы с Левой находились у Кердимунов на Юго-Западе. Вскоре туда же приехал и Володя. И тут Лева, который был младше Володи лет на 15, начал весьма агрессивно обличать своего старшего друга, обвиняя его во всех смертных грехах. Вова даже испугался. «Что ты, Левочка!..» На что Лева находчиво ответил: «Я не что, я кто».

   Присутствующие смеялись. Я тоже смеялся. Дегенерат.

 

   Не удивительно, что от постоянных внутренних передряг ко времени отъезда Кердимунов, вовино здоровье значительно ухудшилось. Но главный удар ждал впереди. Фактически, два удара.

 

   А случилось следующее: первая жена Володи, Ляля, не дала Вове разрешения на выезд без выплаты суммы денег. И Володя не смог уехать.

 

   Впоследствии, я не мог понять, почему эту проблему не пытались урегулировать. После убытия Кердимунов всеми отъездными делами нашей компании (в том числе и моими) занимался Лева. Им была потрачено масса времени и денег в попытке уехать и помочь другим. К тому же сумма, как я потом узнал, была по нашим масштабам достаточно небольшой: что-то вроде тысячи долларов (*107). Но я не помню, чтобы Лева прилагал какие-то усилия (как он это делал для других членов «группы»), чтобы уладить этот вопрос для Володи.

 

   Тогда я даже не посмел бы так подумать, но позднее у меня возникла уверенность в том, что Борис не был заинтересован в отъезде Володи. Зачем ему было брать в «новую жизнь» (причем нелегкую, во всяком случае в течение существенного периода), нездорового Володю? Сколько проблем возникло бы: жилье и прочая... Да и из здоровых Борису, как оказалось, были нужны только те, кто потенциально мог приносить ему деньги. Что же касается Левы, то вся его деятельность к тому времени была полностью подчинена интересам «Бориса Даниловича».

 

   Нужно сказать, что у Лены есть свое мнение насчет неотъезда Володи. Она считает, что он внутри понимал, что Кердимун является его «злым гением» и втайне от самого себя мечтал освободиться. Поэтому Вова, она считает, сам не очень-то хотел уезжать. (Впрочем, в том, что Борис не был заинтересован в отъезде друга она тоже уверена.)

 

   А вот друг Ковенацкого Юра Рыжик помнит, что Володя ужасно хотел уехать. Он просил денег на отъезд у матери, но у нее таой суммы не было. (А если бы и была... Ничего хорошего «воссоединение с Кердимуном» ее сыну не сулило.) Вова даже угрожал, что покончит с собой, бросившись в воду. У него, вспоминал Рыжик, была немыслимая, даже какая-то болезненная привязанность к этому Кердимуну...

 

   Скорее всего, как это бывает, истина может лежать посередине. С одной стороны, Вова уже не мог жить без людей, которых считал самыми близкими, с другой - хотел свободы...

 

   В течение какого-то периода у Володи все-таки оставалась надежда, что «Борька» предпримет что-то и поможет ему тоже уехать. Но настал момент, когда Вова осознал: бликие его бросили. Это было тяжелым ударом.

 

   На самом деле, удар был двойным. Володя остался без работ. Даже доски лучших гравюр уехали, так что нельзя было отпечатать их заново. Художник может понять, что значит лишиться всего того (лучшего, во всяком случае), на что была затрачена его жизнь. Ведь ему необходимо время от времени листать старые работы. И как общаться с себе подобными? Любой мог спросить: Художник, где твои работы? Что ты сделал в жизни? - Нет ничего... Да и не станет же Володя объяснять каждому: «Знаешь, у меня было много работ, но их увезли в Америку...»

 

   Конечно, Борис мог бы вернуть вовины работы, когда узнал, что тот не уедет. Но это только в теории. Чтобы Кердимун выпустил что-то из рук? Не смешите меня. Никогда в жизни! Руки у него хоть и слабые, но цепкие... (*110)

 

   Что же касается человеческого аспекта разлуки, то потеря также была невосполнимой. В результате кердимунского воздействия, Володя превратился в большого ребенка. Не только в том смысле, что он стал несамостоятельным и в отношении каждого аспекта своей жизни должен был «советоваться» с Борисом (точнее, получать указание). А и в том смысле, что «Борька» и «Ленка» стали для него семьей. В володином отношении к ним было что-то от отношения ребенка к родителям.

 

   Тем более, что Борис намеренно оторвал Володю от его семьи: матери, отца и сестры Норы, которая всегда была ему близка по духу. Он не только не одобрял редких встреч Володи с семьей, но даже был недоволен их телефонными переговорами, которые жестко контролировал. Особенно когда дело касалось вовиной матери, женщины сильной и энергичной. Мать вообще считала, что ее сына эксплуатируют и губят. Что ж, не скажешь, что она была неправа. Но о матери речь впереди.

 

   А ведь Вову его новая «семья» действительно бросила. И в этом одинаково виноваты и Борис, и Лена. Взяв чудовищную ответственность «замкнуть на себя» взрослого человека, превратить его в ребенка, Борис должен был и относиться к нему как к ребенку. Он не имел морального права уезжать без Володи. А Лена? При всей своей зависимости от мужа, если бы у ее сына от первого брака, Вити, была проблема с разрешением от отца, Лена не уехала бы с тем, что потом все «как-то образуется». (Или не образуется). А ведь она понимала, насколько Вова был привязан и что он был беспомощен без них... Дети Бориса, между прочим, уехали даже несколько раньше. А разве он уехал бы без детей? (Впрочем, в отношении Кердимуна трудно быть в чем-то уверенным.)

 

   Кроме физического раставания, исчезла всякая связь. Ну хорошо, из-за границы в Союз старались не звонить из конспиративных соображений. Но ведь можно было писать. К тому же, письма передавались нередко через знакомых. Я получал от Бориса письма и фотографии. Можно было передать Володе какую-то мелочь для художественной работы или, наконец, просто сувениры, чтобы он знал: помним, дескать, держись... Но Володя не получил ничего. За все годы. Скрипач не нужен.

 

   Правда, во время телефонных разговоров Борис время от времени спрашивал меня, «как Вова». Получав ответ типа «не очень», Борис вздыхал. Долг исполнен. Как сказал Руми: «А слезы – что ж... за слезы не платить...» (*95)

   Да и не было никаких слез.

 

   Отдельно Володя переживал, что о нем, по-видимому, забыла «Ленка». Он всегда относился к ней трогательно. Позже Володя рассказывал Марине, что даже был в Лену немножко влюблен... Было ясно, что Вова, вместе со всем прошлым, просто выпал из ее памяти. С глаз долой, из сердца вон. (*96)

   У меня сохранился володин рисунок «Ленка». Грустный такой...

 

   По типу сущности Лена – собачка. Собаки, впрочем, бывают разные: сторожевые, охотничьи, декоративные... Лена относится к декоративной породе, она - пудель. Ее идеалом было: как она, чистенькая и причесанная, с красивым бантом, гуляет на поводке с хозяином, одетым в красивый костюм. Хозяин ее – самый замечательный в мире, и она при нем, вся такая из себя, тоже не из последних...

   Правда, жизнь оказалась совсем другой. Бантик был давно сорван и втоптан в грязь. А взамен Лена получила железный ошейник и такую же цепь, длины которой хватало ровно до места работы.

   Ну ладно.

 

   Так что Вова остался и без семьи, и без работ. «Где же белый мой конь, Где с казною сума?» Не удивительно, что его состояние резко ухудшилось.

 

   Правда, у него оставались мы, его «младшие» друзья. Но мы не могли заменить тех, кто уехал. Что касается меня лично, то я был гораздо менее близок с Володей, чем Кердимун. (Хотя наши отношения были всегда прекрасные, ни облачка.)

   Во-первых, нужно учитывать, что я был существенно младше. Когда мы познакомились поближе, мне было, наверное двадцать с очень небольшим. Я был еще по жизни совсем «зеленым», а Володя уже разошелся со второй женой. К тому же, Володя с детства жил в Москве, а я был провинциалом, ничего не понимавшим в ихней столичной жизни.

   Во-вторых, Володя был человеком творческим, а я нет. Мы жили в разных мирах. Меня интересовали идеи: йога, Гюрджиев, Шмаков и пр. К изобразительному искусству я был глух (вернее, слеп) во всех его видах. Позднее меня интересовал бизнес. Володя же считал себя в первую очередь художником, а идеи его интересовали, но маргинально. Во всяком случае, пик его интереса был позади.

   В-третьих, мы общались через Бориса. Внимание каждого из нас было сконцентрировано на Кердимуне как на ключевой фигуре. (*97)

   (Должен сказать, что, оглядываясь назад, я удивляюсь своей слепоте. Рядом со мной был по-настоящему талантливый человек, к которому я не был внимателен, а вместо этого в поле зрения моего «субьектива» находился ... кто? Пустышка.) (*109)

  

   Таким образом, для меня Володя был старшим, кем-то около Кердимуна и человеком других интересов. И володино отношение ко мне было соответственным. А остальные были или еще младше, или дальше.

 

   Так что никто из нас не мог быть заменой прежней вовиной «семьи». Хотя умом Вова, как оказалось, многое понимал в отношении Кердимуна и позднее в этом признавался («ограбил и бросил»), его сердце было разбито. При всем, что он пережил из-за Бориса, Володя любил своего мучителя. (Явление, впрочем, нередкое и довольно хорошо известное). Во всяком случае, «Борька» оставался центральной для него фигурой. Ну и «Ленка», конечно, хотя и в меньшей степени.

 

   Возможно, если бы рядом был Сережа Гражданкин, это помогло бы Володе. Но Сергея не было.

  

    Первое время после отбытия Кердимунов я с Володей виделся редко. Разве что на днях рождения, да иногда в мастерской. Эти года были, наверное, одними из самых напряженных. Девизом было слово «отъезд». Вся наша компания стала срочно готовиться к выезду. Руководил этим Лева.

   Другим важным вопросом, стоявшим на повестке дня, были деньги. Все отъездные дела требовали расходов. В общем, дым стоял коромыслом.

 

   Этот период длился примерно два года и закончился с отъездом Левы. К этому времени выезд был прикрыт практически всюду. Те из нас, кто уехали – уехали. Те, кто не смогли (в том числе и я) – остались. В общем, положение стабилизировалось.

 

   Когда дым рассеялся, мы начали устраивать групповые встречи. Сперва это происходило спонтанно, а затем встречи эти стали более-менее регулярными. Временами к нам присоединялись люди, не входившие в наш круг, в частности, Толя Арлашин со своей тогдашней подругой Иркой. Иногда приходили иногородние знакомые, приезжавшие в Москву. Встречи проходили под моим мудрым руководством.

 

   Я пригласил Володю присоединиться и он стал довольно регулярно посещать наши собрания. Но здесь необходимо ввести новое действующее лицо. На сцену выходит вовина мама.

 

   Евгению Ефимовну, мать Володи, можно назвать «женщина-танк». Она была очень энергичной и деятельной. Даже агрессивно-деятельной. Она любила своего сына и всегда переживала, что его эксплуатируют и гробят «друзья». Трудно возразить...

 

   Все годы, пока Вовой владел Кердимун, между ним и матерью Володи шла упорная борьба. Но побеждал неизбежно Борис. Зная слабость своего друга и силу матери, он оградил Володю железной стеной, через которую последняя пробиться не могла.

 

   Когда Борис уехал, Вова остался один. В бытовом отношении он стал беспомощным и, не имея другого выхода, через какое-то время переселился к родителям. Мать получила сына назад. Но, Боже, в каком виде... Естественно, Евгения Ефимовна решила бороться за володино здоровье и взялась за это с присущей ей энергией. А именно: она обратилась к врачам-психиатрам. А психиатры, естественно, прописали таблетки.

 

   Эти жалкие адепты дегенеративной лженауки лечить в подлинном смысле не могут. Не понимая причин болезней, они пытаются лечить их следствия, то есть неадекватные проявления людей. Одним из основных средств психиатрии являются медикаменты, которые оглушают и притупляют психику. По сути, это препараты, замедляющие, «замораживающие» циркулирующую в организме энергию, в результате чего притупляется работа всех центров. Человек как бы низводится к «растительному» существованию. Ну а там, может быть... как-нибудь ... утрясется...

 

   Если методика такого рода еще может быть оправдана в случаях, скажем, буйного помешательства и пр., то в володином заболевании (как и во многих других случаях) такое «лечение» бесполезно. Цель была, вроде, снова превратить Володю в энергичного и подвижного человека, а на деле происходило его «затормаживание». В частности, еще больше затормаживался двигательный центр. Не удивительно, что не было положительного эффекта. Скорее, наоборот.

 

   Следует также заметить, что когда я употребляю в отношении состояния Володи выражение «хуже» или «плохо», это не означает появления у него каких-то новых отклонений. Нет, это была все та же болезнь (нарушение баланса центров и повреждение двигательного центра), которая возникла в результате «псилоцибина». Эта-то болезнь и прогрессировала.

 

   Но вернемся к нашим собраниям.

 

   Начиная с какого-то времени, Володя стал посещать встречи. Чем мы занимались? Ну, читали Гюрджиева и пр.. Обсуждали. Пили чай.

 

   Время от времени мы готовили домашние задания «литературного» или «художественного» типа на заданную тему. Иногда темой являлась какая-нибудь черта каждого из нас (*98). Володя тоже сочинял рассказы и рисовал картинки. Конечно, по сравнению с его творениями наши были совершенно беспомощными, но это никого не смущало: мы ни на что не претендовали. (*99)

 

   Позднее, я как-то нашел пачку наших «творений». Совершенно неинтересные и беспомощные я выбросил, остальные оставил. Володины рисунки и тетрадку с его рассказами я, конечно, сберег. (Володя вообще любил писать в тетрадях). (*100)

 

   Вова приезжал охотно и чувствовал себя в нашей компании хорошо. Мама его, правда, беспокоилась и не раз говорила ему, что «эта компания» его эксплуатирует, что она его «погубит», но это были пустые страхи. Что ж, ее тоже можно понять. Обжегшийся на молоке дует на воду...

 

   Кроме того, в период наших встреч, да и несколько месяцев после них, Володя общался с одной из участниц нашей группы, Танечкой Д. Таня сама была художником и тоже жила на Покровке. Володя приезжал к ней, помогал ей в рисовании, кое-чему учил. Таня рисовала Володю, он тоже что-то рисовал. Иногда они вместе ходили на выставки... Все это хоть как-то помогало Володе «быть в форме», следить за собой.

 

   Несколько раз мы выезжали за город. Володя с радостью присоединялся к нашим вылазкам. Иногда он брал с собой ту или иную книгу, взятую по нашей просьбе в «Иностранке». Помню, на одной из вылазок мы читали эпизоды, связанные с последним периодом жизни П. Д. Успенского. (*101)

 

   Нужно сказать, что Володя любил библиотеки. Он любил выверять информацию по источникам. (Об этом, кстати, писал и Стефанов). Чего он только не знал... Не зря в стихотворении «Автопортрет» Вова без ложной скромности называет себя «разносторонним эрудитом».

 

   Помню такой эпизод, еще на Казарме. Пришли какие-то гости и все, включая Кердимунов и нас с Володей, сидели за столом. В какой-то из моментов, видимо, в ответ на чью-то фразу, Володя начал: «Кстати, на языке суахили...» Закончить ему не удалось, потому что я стал дико ржать. Володя удивленно повернулся ко мне, а я, держа его за рукав и продолжая хохотать, сказал: «Вова, ты уже все сказал...» Это его «кстати» меня сразило...

 

   Как-то летом мы решили всей группой поехать в Крым. Володя настоял на своем желании поехать с нами и мать его отпустила. Было, правда, страшновато. Мы ехали в разное время. Первая группа, включая Володю, поехала раньше. Девочки боялись за Вову и был даже один эпизод, как они впоследствии рассказали, что в горах они испугались, что Вова может свалиться вниз. Тогда одна из них, Леночка «маленькая», боясь ответственности, своими руками переставляла володины ноги... И смех и грех.

 

   Несмотря на опасения, в походе Володя чувствовал себя прекрасно. Это было как раз то, что ему нужно: движения и впечатления. Мужик он был физический здоровый, разве что замедленный. Он даже как-то стал расцветать. Это замечали и окружающие, и сам Володя. Но главной причиной хорошего самочувствия Вовы были не столько природа и компания, как то, что Марина уговорила Вову не жрать эти проклятые таблетки, которые не только не восстанавливали его здоровье, а, наоборот, ухудшали его.

 

   Даже стала появляться надежда на изменение ситуации... Был один шанс: Марина уговаривала Таню пожить с Володей в одной квартире. Это могло бы ему здорово помочь в первую очередь в избавлении от таблеток. И не только... Но Танечка не согласилась. Она уважала Володю, но ее смущали его замедленность, внешний вид («эти крошки в бороде...»). В общем, не сложилось.

 

   Когда мы возвращались, Марина убеждала Вову прекратить принимать медикаменты. Он попытался это сделать, но когда мать узнала, что все это время Володя не следовал врачебному предписанию, она пришла в ужас и обрушилась на сына со всем присущим ей напором. И Вова, конечно, не выдержал. Через некоторое время он признался Марине, что вернулся к таблеткам.

 

   Поход наш был событием весьма показательным во многих отношениях. Как это бывает в ситуациях, выходящих за рамки рутины, проявились многие вещи, человеческие черты. Бурлили эмоции... В результате наша «группа» с треском распалась. Всем стало ясно, насколько непрочной была основа, насколько искусственными и поверхностными оказались интересы к т.н. «идеям», когда дело дошло до личных отношений. Славно...

 

   После этого встречи прекратились. Соответственно, мы стали реже встречаться с Вовой. Он, впрочем, все так же общался с Таней.

 

   Из своих друзей-коллег Володя мало с кем общался в последний период. Я знал только Юру Рыжика, художника графика, тихого и скромного человека. Помню, что Юра очень тепло относился к Володе и сильно переживал его нездоровье. Он, я думаю, был последней ниточкой, связывавшей Володю с искусством, смыслом его жизни.

   Юра принимал участие в устроении вечера памяти Ковенацкого. Кажется, это он написал трогательный некролог.

 

   После крымской поездки Володя подружился с Мариной и они стали довольно регулярно видеться. Вова приезжал к ней примерно раз в неделю (иногда реже), вечером. Ужинал. Много рассказывал, о своих прежних знакомствах, о друзьях, даже о женщинах. Приносил показать оставшиеся оттиски. В общем, отдыхал. Конечно, такое общение не могло его вылечить, но, по крайней мере, как-то поддерживало. Хотя впоследствии они уже виделись редко, их дружба продолжалась до самой володиной смерти. Пожалуй, в последние годы из всех нас Марина была самым близким к Володе человеком.

 

   Одной из важных вещей было то, что Марина все время побуждала Володю рисовать. Хоть что-нибудь... Рисование было для Вовы очень важной вещью, оно поддерживало его интерес к жизни. Даже когда самочувствие Вовы существенно ухудшилось, Марина уговаривала его, чтобы он не рвал с искусством. В тот период он нарисовал кошку и подарил ей рисунок на день рождения.

 

   Евгения Ефимовна не одобряла володины поездки: она боялась, что с сыном может что-нибудь случиться в дороге. Ведь ему приходилось ехать уже вечером, общественным транспортом, с пересадками. Ее опасения, впрочем, были напрасны. Марина говорила, что Вова даже ни разу не опоздал...

 

   Эти встречи продолжались меньше года. Потом жизнь снова изменилась. С одной стороны, житейские обстоятельства Марины не позволяли ей продолжать их частые встречи. С другой стороны, состояние Володи ухудшилось. Лекарства, которые он принимал, постепенно делали его все более и более беспомощным. Почти все время Вова был замкнут в четырех стенах. Правда, каждый год мать вывозила его на дачу. Но Володя ненавидел эту дачу. «Я там уже каждую травинку нарисовал», - жаловался он. Ему нужны были впечатления, свежие впечатления, а мать этого не понимала.

  

   Поскольку мастерской Вова уже не пользовался, она была ликвидирована. Еще в период, когда Володя работал в мастерской, я, заезжая туда, видел, что он делал. Иногда он был там, иногда я видел только работы. В памяти осталось, что Вова переделывал некоторые свои прежние вещи, выполняя их в большом размере и в новой технике. В духе «Маятника», что ли. Много мелких деталей, украшательство... Вид это имело грустный. Было ясно, что прежнее мастерство потеряно. Маятник качнулся в противоположную сторону...

 

   В последний период мы виделись редко. Теперь приходилось приезжать к нему на Гончарова. Помню, один из таких визитов. Володя был болен. Мы с Мариной сидели в его маленькой комнате, Вова лежал на диване (кровати?). Он был слаб и заторможен.

 

   Евгения Ефимовна совсем не понимала сына. Например, Вова очень любил принимать ванну. (Гиппопотам!) Не душ, а именно ванну. Но мать не разрешала ему, опасаясь, как всегда, что «что-нибудь может случиться». Она всегда чего-нибудь опасалась.

 

   Однажды Вова пожаловался, что мать сняла замки и задвижки. Он не мог запереться в своей комнате, даже туалет теперь не запирался. Вова от всего этого просто сходил с ума. Кроме всего прочего, у организма были потребности, как бы ни действовали таблетки. Не говоря о том, что у Володи в течение длительного периода не было женщины, он даже не мог побыть один. Мать могла в любую минуту проверить, «не случилось ли что»...

   И так было со многими вещами. Мать всегда считала, что она лучше знает, что нужно Володе. Это

касалось самых разных вещей, даже искусства.

 

   Володя угасал. Таблетки делали свое дело медленно, но верно. Евгения Ефимовна была, по-видимому, в отчаянии от ситуации и постоянно ругала Вову за то, что он ее не слушается, не выполняет в точности всего, что она требует. (Знакомая картина.) Володя рассказал, что мать все время упрекает его за непокорность и грозится отправить в Кащенко «подлечиться». Вова всерьез опасался такой возможности и его страх оказался не напрасным, хотя произошло это иначе.

 

   Наступила развязка. Володя сильно простудился. Было подозрение на воспаление легких и его поместили в Боткинскую больницу. А те передали его в Кащенко.

 

   Страшная правда заключалась в том, что психиатрическая больница Кащенко была полигоном КГБ для опытов над людьми. А Вова был для них прекрасным объектом. Физически он был достаточно здоров (да и психически он не был болен в том смысле, который обычно вкладывают в это понятие), зато был совершенно беспомощен. Так Володя попал в руки палачей.

 

   У Вовы, действительно, началось двустороннее воспаление легких и его держали в реанимации, пока

опасность не миновала. После этого его перевели в обычную палату. Имеено в этот период к нему допускали

посетителей, хотя и со скрипом. Но мать не спешила забирать Володю из больницы. Наверное, она

рассчитывала, что его там «подлечат». А потом началось непонятное: ее перестали пускать к Вове. Каждый

раз выдвигались какие-то предлоги: то карантин в отделении, то еще что-то. Она была в недоумении...

Ловушка захлопнулась.

 

   Единственным человеком, которому после этого удалось несколько раз пробиться в больницу (или, скорее, тюрьму), была Марина. Впрочем, ей не помог бы даже ее напор, если бы не помощь моего друга Михаила. На Володе уже начали испытывать препараты и у него стала ослабляться связь с внешним миром. Тем не менее, он был еще достаточно адекватен. Вове не нравилась еда и ему хотелось другой, которую он любил: бутербродов с колбасой, чая. Эта еда была как бы мостиком, помогающим ему удерживаться в привычном мире. Марина ходила в ближайший гастроном за колбасой и делала бутерброды, приносила чай в термосе. Чай... Вспоминаются пророческие строки из володиного стихотворения «Вечер на ипподроме»:

Мы радостей простых не замечаем

В томительной рутине бытия.

Стакан граненый с крепким сладким чаем

До дней последних буду помнить я.

 

   А потом, по-видимому, началась решающая фаза вивисекции. Марине тоже отказали под предлогом, что Володя в изоляторе. «Почему он в изоляторе? – допытывалась она. – Он что, инфекционный?» - «Нет». – «Он буйный?» - «Нет». Кащенко - место, где спорить и качать права бесполезно. В конце концов, каким-то чудом, ее все же пустили.

 

   Может быть было бы лучше, чтобы этого не произошло. Володи почти уже не было. Он страшно исхудал. Вова был крупным мужчиной, в теле. Неизвестно, что с ним делали, но за короткое время его превратили в обтянутый кожей скелет. Половина головы обрита, на ней были следы электродов. Следы от датчиков на нервных узлах. Руки страшно исколоты, видно эксперименты следовали один за другим. (*102)

 

   Вова сжимал своими истончившимися пальцами руку Марины. Временами он начинал бредить и что-то бормотать. А когда он приходил в себя, им владело одно только чувство: ужас. Он снова и снова шептал: «Забери меня... Забери меня отсюда...»

 

   Забрать... Его официальным опекуном была Евгения Ефимовна. А потом, даже если бы мать и захотела этого, кто бы ей позволил... После всего  - отпустить? Нет, выход оттуда был только в могилу. Это была их последняя встреча.

   Вся кащенковская эпопея длилась примерно четыре месяца. Столько потребовалось этим негодяям чтобы ухайдокать Вову. Официальным диагнозом был сепсис. Впрочем, это не имеет значения: все, что произошло, было естественным продолжением предыдущего.

 

   Сам я увидел Володю уже на похоронах. На голове у него был любимый берет, надвинутый почти по самые брови. Кто знает, может быть тот самый, воспетый в «Лиловом коне» (*103). Вова любил береты.

 

   Requiescat in pace. Пусть эпитафией Володе послужит его трогательная песня «Прощание». (*104)

 

   Тогда же я в последний раз видел Сережу Гражданкина. Грустная встреча...

 

                                                                        *

   Трудно поверить, что прошло почти двадцать лет со смерти Владимира Ковенацкого. Иных уж нет, а те далече. Ушел из жизни Эдмунд Иодковский, которого Евтушенко благодарил в своем сборнике за сохранение володиных стихов. Не стало Юрия Стефанова, написавшем о своем друге теплую статью. Нет уже приятелей Вовы, с которыми он меня знакомил: Льва Кропивницкого, Генриха Сапгира, Игоря Холина.

   Нет и Евгении Ефимовны, так и не узнавшей, надеюсь, какую роль она сыграла в судьбе любимого сына.

 

   Но память о Володе жива. Его помнят Юрий Мамлеев и Евгений Головин, Сергей Гражданкин и Юрий Рыжик. И другие участники литературной и художественной жизни 60х - 70х годов.

 

   Помним и любим Володю и мы, его младшие друзья. И я очень рад, что сейчас, когда имя Владимира Ковенацкого вынырнуло из забвения, появилась молодежь, которая, несмотря на разницу в возрасте, в состоянии по достоинству оценить его незаурядный талант.

 

   Человек, с которым была тесно связана судьба Володи, Борис Кердимун, жив и благоденствует. Он даже занимает высокий пост в крупной филантропической организации (*42). Да-да, он теперь филантроп.

   Пожалуйста, не нужно смеяться...  Всю жизнь Борис шел напролом, круша и топча, к своей главной цели: умереть богатым. И мечта его жизни сбудется, а этим, согласитесь, не каждый может похвастать (*105). 

 

   Была у «Борьки» и другая мечта, поменьше: он всегда хотел, чтобы люди о нем знали. Что ж, осуществится и она. В конце концов, это справедливо: ведь они были соавторами, верно?

 

   Ну а когда и для Бориса Кердимуна настанет время предстать на суд Всевышнего, эпитафией ему смогут послужить слова булгаковской Маргариты: «Он, мессир, погубил одного мастера».

 

 

Олсуфьево, август - октябрь 2005.

 

 

=========================================================================

*42  New York Association for New Americans Inc. (NYANA); Project Director, Commission on the Jewish People. UJA-Federation of New York (United Jewish Appeal-Federation of Jewish Philanthropies)

 

*74  Г. И. Гюрджиев. Все и вся. Глава 1.

 

*75  Он же Кердемун, Кирдемон, Кердимон, Кирдимон. См. «Продолжение следует»

 

*76  Пожалуй, приведу по памяти вторую и третью строфы (может, кто помнить первую?):

Веселится молодой и старый,

Пять когтей раскинула звезда,

Струнами чудовищной гитары

Натянулись в небе провода.

 

Пусть отцы не сберегли здоровья,

Мы добудем счастье всех людей

Где осколком затвердевшей крови

В мостовую впился мавзолей.

 

*77  Много лет спустя Володя признался Марине, сколь тяжела была для него эта жертва. Он думал, что пустил друзей пожить, а в результате потерял жилье. Он уже не мог там ни с кем встречаться – ни с коллегами, ни с женщинами. И вообще...

 

*78  Эдмунд, кстати, был одним из активных организаторов вечера памяти Владимира Ковенацкого. Он и вел этот вечер.

 

*79  Например, Володю знал ленинградский литературовед Михаил Мейлах. Я познакомился с ним на Казарме. Позднее, благодаря Мейлаху, в мою жизнь вошел Николай Иванович Харджиев, с которым я общался в течение десяти лет. Я немного писал о Харджиеве в «ПС».

 

*80  Почему-то вспоминается «Золотой теленок» Ильфа и Петрова: «Паниковский, пригнувшись,убежал в поле 
и вернулся, держа в руке теплый кривой огурец. Остап быстро вырвал его из рук Паниковского, говоря: - 
Не делайте из еды культа. -  После этого он съел огурец сам.»

 

*81  Многие «официальные» работы Ковенацкого перечислены в статье о нем в ББС. Также, их можно найти на интернете.

 

*82  У меня сохранилась фотография, сделанная на Алтае.

 

*83  Вспоминается история, рассказанная Идрисом Шахом о своем первом знакомстве с будущим тестем. Тот сказал Шаху при встрече: «Дочь говорит, что Вы шутник. Скажите что-нибудь смешное...»

 

*84  Я, конечно, верил. Даже свои коммерческие дела я конспиративно называл «домашними делами», в смысле, что деньги пойдут когда-нибудь на этот дом. Мне и сейчас попадаются старые записи с этим выражением. Зато позднее мне было страшно подумать, что, если бы, не дай Бог, эти планы осуществились. «Иван Ивыныч дом построил, Огромный сумасшедший дом»...

 

*85  Правда впоследствии Борис все-таки кое-что выполнил: сделал маленькую страничку на интернете с серией володиных гравюр и организовал две выставки. (Помещение для одной из них предоставлял Константин Кузьминский). Но что с этого Ковенацкому? Неизвестно, кстати, делал ли это Кердимун только в память о Володе или им руководили более прозаическими соображения: увеличение стоимости работ, тщеславие владельца и пр. А то как же. (Кстати, бескорыстный Boris Kerdimun - это оксюморон или катахреза? Черт, вечно я путаюсь в иностранных словах...)

 

*86  У меня есть забавная работа, выполненная Леной. Единственная, кажется.

 

*87  Правда, это не исключает того, что в поэме «Антон Енисеев» могли быть кусочки, сочиненные Борисом. Не знаю.

 

*88  Например, у «нас» всегда считалось, что у Кердимуна хороший вкус к кино. Ну, он много смотрел, даже переводил... Так я и думал. Помню, однажды Борис повел нас в к-т «Мир» на Трубной смотреть фильм Антониони «Профессия репортер», который сам он сильно хвалил. Фильм, действительно, мне очень понравился.

   Но помню и другой случай. Незадолго до отъезда Бориса мы с ним ехали в такси по каким-то его делам и Борис рассказал, что был на просмотре фильма Тарковского «Сталкер». «Ну и как?» - спросил я без особого, впрочем, интереса. Борис отозвался пренебрежительно. Все время какие-то помойки, помойки... Вроде того.

   Я это так и запомнил, ведь я кино почти не интересовался. Только много лет спустя, уже в Америке, я по рекомендации жены посмотрел такие вещи Тарковского как «Сталкер», «Жертвоприношение», «Зеркало». Эти фильмы, а «Сталкер» в частности, произвели на меня столь сильное впечатление, что сразу вошли в число самых любимых. И я не раз с удивлением спрашивал себя, как мог Борис, человек вроде бы обладающий вкусом к кино, так отозваться о фильме. Это ж надо настолько не понимать... Возможно, что разговоры о его тонком вкусе были во многом тем, что я называю «семейными легендами».

 

*89  Впрочем, если бы Кердимун не уехал, это действительно могло бы произойти. Вова мог бы стать просто исполнителем при Борисе, дело шло к тому. Вот только для Володи это было бы катастрофой...

 

*90  Возможно, к этим опытам имеет какое-то отношения статья Вронского «Биорадиология», в которой упоминается и Геллерштейн. К тому же Геллерштейн занимался сенсомоторикой, и вполне мог проверять влияние психотропных препаратов на двигательные функции. Именно для этого Володю могли заставлять рисовать под влиянием препарата. Впрочем, пропади они пропадом, идиоты. Жаль только, что они пробовали это на нем, а не на себе, блин...

 

*91  Впоследствии ее мужем стал известный переводчик Алексей Михалев.

 

*92  Однажды во время нашей прогулки Кердимун сформулировал свое кредо. Оно звучало так: «Все твое – мое, но не все мое – твое». Не помню, к кому и к чему это относилось, но я посмеялся, решив, что он пошутил. Прошло много лет, прежде чем я понял, что это вовсе не было шуткой. А до какой степени это было серьезно, мне довелось узнать, наверное, больше, чем кому-либо другому. Причем, на собственной шкуре.

 

*93  Юрий Стефанов. «Маленький кузен Люцифера».

   Кстати, Стефанов упоминает литографию Володи, а я знаю такую гравюру. Если Ю. С. не ошибся, то интересно бы знать, какая из техник была первичной.)

 

*94  Разве это поступок нормального человека – испражняться на чужую работу? Так кто же из них, Ковенацкого и Кердимуна, был  в действительности болен?

   Это еще что. Позже, в Америке, когда Кердимун совсем  «распоясался», он, было дело, обмочил спящую молодую женщину, Милу. Маразм крепчал... Видите ли, он был Милой недоволен и за это, попросту говоря, обоссал ее. Этот случай (как и то, что ему предшествовало) тяжело повлиял на Милу и оказался существенным фактором в цепи событий, приведших вскоре ее жизнь к трагическому концу.

   Вообще, нельзя не отметить, что свидетели характеризуют целый ряд поступков Бориса Кердимуна в Америке не иначе как «чудовищные». А вы говорите: «Гурджиев... идеи... школа...»

 

*95  Руми. «Рассказ о бедуине»

 

*96  Впрочем, для Лены это было вполне характерно. То же касалось и меня: я не получил от Лены ни одного письма. А ведь у нас была такая трогательная дружба... Да, я звонил и в тех редких случаях, когда я разговаривал с Леной, она выказывала теплое отношение, но становилось ясно: она не знает обо мне даже того, что знал Борис, и как только она положит трубку, я опять перестану существовать.

 

*97  Впрочем, это на первый взгляд. На самом деле каждый из нас, кто так или иначе «вращался» вокруг Бориса, был сконцентрирован не на нем, а на себе. Вова - на своем творчестве, я на своих интересах и своем бизнесе, Лена на своей любви и своих страданиях, и т.д. И каждый на своих проблемах. Мы сами себя ослепляли. Отождествление с собой...

   Если бы мы были сконцентрированы на Кердимуне, мы бы его лучше видели и лучше понимали.

 

*98  Примерами могут служить мои опусы  на темы «Искренность», «Луна», «Воля» или володины – «Воображение», «Память», «Воля».

 

*99  Помню, когда я сочинил «Лунную сонату», я попросил Вову высказать свое мнение. Он, конечно, дипломатично похвалил. Но, не удержавшись, состроил гримасу: «Вот только про колокольчики... нужно убрать». Дело в том, что у меня там смех Луны был похож на звук серебряных колькольчиков. Я, конечно, тут же вычеркнут это место: действительно, это был дешевый штамп. Сам Вова, естественно, до таких вещей никогда не опускался.

 

*100  К сожалению, тетрадь с поэмой «Антон Енисеев», как оказалось, пропала при пересылке. Восстановить поэму Борис, естественно, не в состоянии.

 

*101  James Webb. “The Harmonious Circle

 

*102  Я не раз встречал на интернете упоминания об экспериментах, возможно аналогичных, на пациентах психиатрических больниц: на форумах (например, здесь) и не только. Кто знает, не имеют ли они отношение к судьбе Володи. Впрочем, если не именно эти опыты его убили, то другие. Какая разница...

 

*103  На диске есть «Романс о лиловом коне», одна из самых известных и всеми любимых володиных вещей, но стихотворение, а не песня. Однако, мне любезно прислали диск, на котором звучит эта песня. Я не знаю исполнителя, но он поет хорошо, с володиными интонациями. Видимо, кто-то из старых друзей.

 

*104  Володя не раз исполнял в нашей компании свои песни - ежегодно, на моих днях рождения. (Сохранились наши групповые фотографии). Но ни разу он не исполнял этой песни. Я впервые услышал ее на диске.

 

*105  Во всяком случае, по эмигрантским меркам.

 

*106  Кто-то из московских оккультистов того периода (кажется, Климов или Папуш?), даже пустил в связи с нашей группой хлесткое словечко: «Кердемонизм». Тут бы в самый раз задуматься...

 

*107  Володя сам говорил об этих деньгах. Существует, однако, информация, что Ляля не дала разрешения из-за КГБ, потому что она работала гидом-переводчиком. Впрочем, Ляля могла сперва не давать бумаги из-за работы, а через год или два могла хотеть за нее деньги. Хотя эти детали ни на что не влияют.

 

*108  В каталоге володиной выставки упоминаются иллюстрации к роману Б. Кердимуна «Командировка».

Должен сказать, что я никогда не слышал об этом романе ни от Володи, ни от самого Бориса. Рисунки же эти

относились к серии «Город».

 

*109  Однако, было бы неверно утверждать, что у Бориса не было никакого таланта. У него был талант создавать у других людей определенное мнение о себе. «Жизнь, отданная людям», в некотором смысле...

 

*110  Жадность его была какой-то принципиальной, что ли. Как-то на одной из встреч в Москве мы записали песни Ковенацкого. Я сделал копию с пленки и послал Борису. Впоследствии у меня эта пленку украли и я попросил Кердимуна сделать и прислать мне копию. Он даже не потрудился ответить.

 

=========================================================================

=========================================================================

   Пользуюсь случаем выразить свою благодарность всем, кто так или иначе помог мне в написании этих заметок. Я также приношу извинения, что не поместить в них целый ряд сообщенных мне фактов. В свое оправдание могу сказать, что моей задачей было больше сконцентироваться на Володе Ковенацком, чем на его окружении, даже самом ближайшем. Впрочем, не исключено, что я помещу кое-что из сообщенного мне в раздел «Продолжение следует» (http://www.olsufiev.com/4W/ToBeContinued.htm ). Там же могут быть дополнительные материалы о Володе.

 

   На написание этих заметок меня также спровоцировал диск володиных песен и стихов. Вообще, выход диска Ковенацкого оказался событием, которое подняло из глубины целый пласт воспоминаний. Поэтому я хочу выразить свою благодарность всем, кто принимал участие в его выпуске.

  

   И еще. Было бы замечательно, если бы те из читающих эти строки, кто знали и помнят Владимира Ковенацкого, тоже написали о нем. А я бы постарался поместить это на володиной странице: http://www.olsufiev.com/4W/Kovenatsky.htm .

 

 

 

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

 

 

На главную страницу