Райнер Мария Рильке. Чаша роз

 

 

Ты видел двух гневливых, злых мальчишек,

горевших как в огне, сплетенных в узел,

что в ненависти по земле катался,

как роем пчел преследуемый зверь;

актеры, одичавшие фигляры,

израненные бешеные кони, -

такой из них торчал оскал зубов,

что вот-вот череп выскочит из пасти.

 

Но ты узнал, как обо всем забыть:

перед тобою чаши совершенство,

ее наполненность цветеньем роз:

вся исходящая существованьем,

себя нам не даря, но к нам склоняясь,

она живет, чтоб нам принадлежать.

 

Безмолвье бытия, всерастворенье,

пространство взять в долг – не то, другое, -

пространство, что вещам совсем не нужно, -

почти что неочерченность, безбрежность,

и всё – внутри, всё – редкостная нежность

и самоосвещенность до краев:

подобное – где можно повстречать?

 

Какое чувство возникает там,

где лепестки касаются друг друга?

Взгляни: один, как веко, приоткрыт,

а дальше, глубже снова дремлют веки,

они смежились и десятикратно

как будто чье-то виденье затмили.

Но вот сквозь этих лепестков завесу

проходит свет, притекший прямо с неба.

Они фильтруют каплю мглы небесной,

что жарко обжигает гроздь тычинок,

рождая в них желание подняться.

 

И в розах есть движенье – погляди:

в их жестах – малый угол отклоненья,

он был бы незаметен, но лучистость

расходится венцом по всей вселенной.

 

Взгляни на белую – она в блаженстве

широкими раскрылась лепестками,

как из воды восставшая Венера;

а та, краснеющая, смущена

и так легко к бесчувственной склонилась,

которая о ней и знать не хочет,

а там – совсем холодная стоит

среди расцветших и почти опавших.

То, что опало, - тяжко и легко,

оно – как плащ, как ноша и как крылья,

и, может быть, могло бы маской стать,

и опадает, как перед влюбленным.

 

Они могли быть всем: у этой, желтой,

вид кожуры, которая недавно

еще тугое тело облекала

плода с оранжево-кровавым соком.

А этой расцвести так было трудно,

что розовость ее – ей нет названья –

приобрела сиреневую горечь.

Батистовая – может быть, она

сорочкой нежной в платье затерялась

после того, как вместе их сорвали

в купальне одинокой на рассвете?

А эта здесь – опаловый фарфор

китайской чашечки, такой же хрупкий,

он мотыльками светлыми роится,

а в той – содержится она одна.

 

И все они наполнены собою,

ибо наполненность собою значит:

весь внешний мир, и дождь, и грусть, и ветер,

весны раздумье, бегство и тревогу,

и зов судьбы, и мрак земли вечерней,

взлет облаков и их преображенье,

и дальних звезд туманное дыханье –

всё горсточкой в себе сосредоточить.

 

И вот оно лежит в раскрытых розах.

 

 

 

 

На главную страницу