Глава 2. В ОДИНОЧКУ В МЕККУ

       Джидда не окружена стеной, она беспорядочно раскинулась вокруг современного порта, смесь очень старого и очень нового. Я отметил, что окраина города состояла из давно заброшенных, высоких и полуразвалившихся арабских домов. Среди них двигались только невзрачные козы, непрерывно взбирающиеся на кучи упавшей каменной кладки в поисках ростков зелени. Блуждая по лабиринту заброшенных улиц в этой южной части города, я начал чувствовать настоящее воздействие жары. Солнце било сверху и, казалось, отражалось от каждой стены. Возможно, из-за жажды я заблудился, и обнаружил, что рассматриваю того же козла, которого видел несколько минут назад. Я решил продвигаться к покосившемуся минарету и вскоре вышел на улицы, где туда и сюда шли люди, повозки, запряжённые ослами, везли груз различных товаров, а женщины в паранджах шуршали мимо стеклянных витрин с тракторами и бакалейными товарами. Никто не смотрел на меня, и я почувствовал себя уверенно.
       Позади самой большой улицы в западном стиле я наткнулся на шумный, суетливый вход в большой рынок - и сразу за ним нашёл свою цель, "средний" рынок. Лавки без передней стены, чуть больше, чем искусственные пещеры, были завалены изобилием товаров, от пластмассовых игрушек до янтарных бус, от кебабов, жарящихся на вертелах, до рулонов кашмирской ткани. Потребовалось дважды пройти по базарной улице прежде, чем я обнаружил Абдаллаха, сидящего за кучей туфель и сандалий всевозможных видов и пьющего свою утреннюю чашку кофе; его маленькие узкие узбекские глаза и редкая борода придавали ему вид загадочного гнома. Прямо над ним в раме из серебра висела надпись "Туфли Абдаллаха, сына Юсуфа ал-Бухари". Это было написано чёрным на терракотовом фоне - суфийский цвет, который отличает многие суфийские дома на Востоке.
       Абдаллах вышел ко мне, когда я остановился у входа, пригласил меня внутрь, послал своего сына за кофе и начал говорить по-арабски. На смеси арабского и персидского (последний оказался его родным языком) я сказал ему, что я друг Ахунда Мирзы, что я передаю от него привет, и что я ищу, где бы остановиться. Он без колебаний отвёл меня в комнату над лавкой, в которой находились гамак, кувшин с холодной водой и молитвенный коврик. "Ты мой гость, пожалуйста, не покидай нас". Абдаллах и его два сына-подростка были очаровательными людьми, замечательно культурными для сапожников, и очень интересующимися внешним миром. Я сказал им, что хочу "нанести Визит" в святилище в Мекке, что хочу это сделать как можно скорее, и что затем отправлюсь дальше. "Когда я был на двадцать лет моложе, - сказал Абдаллах, - мой духовный наставник также послал меня в такое путешествие - в Китай, и я извлек из него очень много пользы, хотя сначала я не понял его значения". Его старший сын, Мурад ибн Абдаллах, проведёт меня в Святой Город и обратно. Хочу ли я отправиться сегодня вечером?
       Я не мог и мечтать, что всё обернётся так хорошо, и сказал Абдаллаху об этом. "Когда намерение подлинно, все двери открыты", - сказал он. После трапезы из риса, приготовленного с маслом и полосками мяса - бухарского риса, как это блюдо называют саудовцы - я отправился отдыхать в свою комнату. Через три часа Абдаллах разбудил меня и показал мне моё паломническое одеяние. Были куплены два полотенца, и меня научили, как закручивать одно вокруг талии, как саронг, а другое перебрасывать через плечи, оставляя одну руку голой. На моих ногах должны быть новые сандалии, и мне сказали, что я должен быть в состоянии ритуальной чистоты, что включало ванну и душ. Паломнику не позволяется нести с собой чего-либо светского характера и надевать что-либо на голову. На куске бумаги была написана призывная молитва, которую я должен был повторять, пока находился в пути с "высоким намерением" совершить Визит:

       "Лаббаик Аллахумма, Лаббаик!
       Лаббаик: Ла шарика-лак, лаббаик!
       Инна ал-хамда ва ан’ниамата ла-ка в’ал мулк:
       Ла шарика-лак! "

       "Здесь я, о Аллах, здесь я! Ты, у кого нет сотоварища, здесь я! Воистину, Тебе принадлежит вся хвала и благодать , и всё величие. О, Единый!".
       Мурад и я отправились в своих белых, похожих на саван одеждах, как раз в тот момент, когда садилось солнце, и с минаретов Джидды раздался голос муэдзинов: "Приходите к молитве, приходите к спасению!". Сразу за Фейзал Стрит, главной дорогой города, был припаркован большой пикап, уже наполненный людьми в белой одежде паломников. Это были обитатели Джидды, для которых паломничество, конечно же, так же обязательно, как и для прочих мусульман.
       Почти каждый день, как мне объяснили, группы людей собирались, чтобы нанять машину и ехать в Запретный Город, избегая расходов на оплату одного из профессиональных мутаввифов - проводников паломников, утвержденных правительством, чтобы вести истинно верующих через церемонии паломничества. Я был рад тому, что мы были в частной группе, потому что паломников группируют по их национальностям, и представителем какой бы национальности я ни притворился, мутаввиф несомненно раскусил бы меня. А Мурад и его отец в истинно суфийской манере не проявили никакого интереса к моему происхождению.
       Когда опустился вечер, мы направились из Джидды по широкой чёрной ленте покрытой щебнем дороги, двигаясь по её замечательной поверхности со скоростью более шестидесяти миль в час, распевая нашу литанию и чувствуя себя почти в ином мире. Машина пронеслась мимо подмигивающих огней огромного дворца капиталиста Ба-Хашаб Паши, транспортного короля Хиджаза, выглядевшего точно как свадебный пирог с бледно-зелёной глазурью. По краю дороги пешком, верхом на конях, мулах, ослах и верблюдах двигались более традиционные паломники, пользуясь вечерней прохладой, чтобы впервые взглянуть на святую святых, однако им придется остановиться на ночь на полпути, где король Ибн Сауд построил пристанища для правоверных. Несколько экипажей двигалось со стороны Мекки: случайная полицейская машина, полная свирепо выглядящих жандармов в хаки и зелёных головных платках; несколько очень импозантных кадиллаков и мерседесов со скрещенными мечами и пальмой - эмблемой Королевской транспортной службы; несколько грузовиков, загруженных доверху багажом возвращающихся паломников. Дорога на большей части пути была прямой и проходила через равнину, где ничто не движется и ничто не растет, кроме пустынных кустарников, иногда мелькающих в свете фар.
       Никто из моих попутчиков не говорил со мной в течение поездки, и между собой они тоже не разговаривали. Охваченные религиозным рвением, они повторяли свои молитвы и посвящали себя объекту своего путешествия.

Из книги: О. М. Бёрк. "Среди дервишей"

Качество перевода не гарантируется.
См. английский текст: О. М. Burke. "Among the Dervishes"