Глава 18. В КАФИРИСТАН

       Я завёл обычай совершать длинные прогулки, особенно когда мне сказали, что по мере отступания снегов белые леопарды всё реже встречаются в долинах. В одну из таких экспедиций, когда я не думал особенно ни о чём, кроме первоцветов, которые продолжали появляться этим летом, я впервые увидел Кизил Бабу.
       Он был значительно выше шести футов, которые приписывали ему, рыжебородым (Кизил Баба означает "красный отец") и был одет в длинный белый шерстяной плащ с заплатами, нашитыми изнутри. В своих путешествиях по этой стране, время от времени я слышал, что люди говорили, "Кизил Баба живёт в Нуристане"; или "Как говорит Кизил Баба, из Кафиристана". Но, когда я спрашивай о нём подробнее, ответ всегда был уклончивым. И я давно решил, что он был какой-то легендарной или даже литературной фигурой.
       Он широко шагал вниз по небольшой лесистой долине в направлении от дома с башнями, который был построен у скалы, как будто три угла крепости прижалась к горе - и именно так, как я увидел позже, оно и было в действительности. Огромная пещера располагалась там, где скальный отрог касался дёрна. Поперёк входа в неё, выступая вперёд, был построен форт из серого камня.
       Я поднял руку в приветствии, и он изменил направление, направив на меня серьёзный и заинтересованный взгляд. Когда он оказался в пяти футах от меня, я понял, что ему за шестьдесят. На мизинце его поднятой правой руки я заметил маленькое золотое кольцо с печаткой. Это было весьма необычно, отчасти потому, что мусульмане едва ли вообще носят золотые кольца, отчасти потому, что это было не восточное кольцо. Он заговорил со мной на варварском пушту, с интонациями, которые определенно не имели ничего общего с Афганистаном или патанами.
       Когда он, взглянув на мою одежду, произнес "Мулла Сахеб, да не устанешь ты никогда!", я вдруг узнал этот акцент. Кизил Баба был шотландцем!
       - Я знаю о тебе, - сказал он с мягким и тщательным произношением учёного человека, - и хотел бы поговорить с тобой, прежде чем умру.
       Он вёл меня твёрдым шагом, точь-в-точь как профессор, прогуливающийся вместе со студентом, в направлении своего форта. Я выразил надежду, что день его смерти наступит очень нескоро.
       - Гораздо раньше, чем ты думаешь, - сказал он, - хотя бы только потому, что мне уже под девяносто. - Он выглядел достаточно сильным и подвижным для такого возраста, и я едва заставил себя поверить в это. Но я не сказал ничего до тех пор, пока мы не оказались внутри дома.
       Да, это был дом, несмотря на всю его грозную внешность. Всю внутреннюю часть пещеры, как объяснил мне Баба, он своими руками, часть за частью, обшил панелями. Теперь она выглядела как что-то вроде баронского зала в шотландском замке. Там были даже застеклённые окна, которых в Нуристане я не видел больше нигде. Наружная стена была двойной и образовывала галерею из трёх довольно больших комнат. В одной были книги, аккуратно расставленные по полкам, с ярлыками: книги на английском, других европейских языках, персидском и арабском, и несколько на языках Индии. Средняя комната была побелена, в ней ничего не было, кроме большой белой бараньей шкуры посреди пола ("Моя комната для медитаций"), а третья комната была простой кухней и мастерской одновременно. Что касается функции или использования самой пещеры, я не мог сделать никаких догадок.
       Его имя, сказал он мне, было Дэвид Александер Мак-Нил (“И оченна странна со стороны моих радители пазволить таким инициалам абрременить человека".) Свою историю он рассказал кратко, несмотря на то, что она наверняка была гораздо более увлекательной, чем он хотел её преподнести.
       Кизил Бабе было уже за сорок, когда разразилась первая мировая война. Оставив свою работу в адвокатской конторе в Глазго, он ушёл добровольцем на фронт и участвовал во многих боях во Франции. В 1917 году он был тяжело ранен, и его списали из армии. Тогда же он впервые встретил индийца, который проповедовал некую форму суфизма. Он учился у него три или четыре года. После окончания войны он последовал за своим учителем во Францию, где решил обосноваться этот мистик. Суфийская система, которой следовал его учитель, казалась Мак-Нилу в чём-то недостаточной. Она не согласовывалась с тем, что было написано о суфизме в доступных книгах на эту тему. Ещё хуже, она большей частью основывалась на собирании людей вместе на базе того, что Мак-Нил считал "нижайшим общим фактором" - общей веры в религию. Мак-Нил был перед дилеммой. Он понял, что музыка, даваемая этими суфиями как средство вхождения в высокие прозрения, была чем-то таким, что суфийская литература считала случайным. "И я также знал, что каковы бы ни были намерения этих джентльменов, они притягивали идолопоклонников, которые поклонялись им". Но он также думал, что было нечто очень глубокое, может быть, "наивысшей важности для человечества" в суфизме.
       - Так что я посмотрел на своих первых индийских учителей как на людей, судьбой которых, вероятно, было стимулировать реальный интерес к реальному суфизму самой своей манерой проповедования Пути, который не был суфизмом, - сказал он мне, повернувшись так, что его выразительные глаза смотрели прямо в мои.
       Мак-Нил добрался до Индии, чтобы искать источники суфийского учения. К этому времени, будучи уже немолодым человеком, он едва мог найти средства для жизни и не пользовался слишком большим уважением ни у британских резидентов, ни у местного населения. Он принял приглашение следить за начальным образованием детей индийского махараджи.

Из книги: О. М. Бёрк. "Среди дервишей"

Качество перевода не гарантируется.
См. английский текст: О. М. Burke. "Among the Dervishes"