Глава 18. В КАФИРИСТАН

       Наибольшая деревня должна была стать нашей штаб-квартирой, и меня повели в гости к её главе. Его дом был построен из камня, а сам он, видимо, был арийского происхождения. Этот пожилой человек с пышными бакенбардами и блестящими глазами очень неплохо говорил на персидском и пушту, имя его было Дауд (Давид), иногда оно произносилось как Даун. На нём были оленьи сапоги, которые чем-то напоминали сапоги краснокожих, шапка, связанная из мягкой шерсти и имевшая форму ведра, которая сворачивалась и сидела сзади на его голове. Его одеждой были рубаха и два плаща поверх неё, один из хлопка, верхний шерстяной. Он и его семья пили вино, которое кафиры пили всегда, посвящая его Гишу, богу вина, изваяние которого у них имелось. Оно было очень грубой работы, но, как сказал хозяин, это не имело значения, раз на нём была корона. Более важным, чем Гиш, был Иммра, гораздо более могущественный, чем Гиш, который не был никак представлен, потому что жил в облаках, и никто на самом деле не знал, какой он формы. "Как, спросил он меня, можно сделать модель чего-то, если ты никогда этого не видел?" Это казалось логичным подходом. Но разве Гиша видели?
       Конечно, Гиша можно увидеть. Его видели часто. Он совершал чудеса и давал победу в войне. Он иногда появляется в самый неожиданный момент и довольно часто показывался в давние времена, когда давались пиры с вином в его честь.
       Сама деревня ничем особенным не выделялась, но процветала. На базаре продавались пшеница, чечевица, кукуруза и бобы, так же как и много видов сушёных фруктов, особенно кураги. Масло, с которым мы видели кафира несколько дней назад, было превосходным. Дома были простыми и не настолько "европейскими", как можно было представить себе исходя из утверждения, что у кафиров были столы и стулья. Они сидели на скамьях и ели палочками, и это действительно производило какое-то впечатление западной трапезы, но только в данном отношении. У меня была возможность поговорить с очень многим кафирами, которые понимали по-персидски. Их собственный язык звучал иногда несколько похоже на Хинди, но в нём чувствовалось влияние персидского и пушту, и они часто употребляли слова какого-нибудь из этих языков, когда им не хватало своих.
       В ходу были афганские деньги, и люди предпочитали монеты (часто очень мелкие) банкнотам, которые ходили в остальных частях Афганистана.
       Вся атмосфера этой долины и других, которые я смог увидеть, поразительно напоминала то, как мы представляем себе "Старую весёлую Англию". Прежде всего, в основном здесь росли деревья и травы, известные в Британии. Одежда жителей была не столько "восточная", сколько такая, в которой можно себе представить "крестьянина" где угодно. Женщины носили блузки и длинные юбки, мужчины - брюки и кожаные пояса.
       В базарный день люди водили хоровод вокруг ярко раскрашенного и празднично украшенного столба, который при небольшом усилии воображения превращается в майский шест. Дрессированные медведи, люди с длинными луками и стрелами, продавцы крепкого напитка, окрашенного в пурпурный цвет какой-то травой, всё вносит свою долю в общую картину, которая одновременно причудлива и чем-то знакома. Ближайшее описание этого чувства, которое я могу дать, - вообразите себе, что кто-то обрисовал словами другому человеку, как выглядели средние века, а тот в свою очередь изготовил все костюмы и декорации для какого-то карнавала или простого театрального представления.
       Поселение суфиев находилось в полумиле от дома главы деревни и представляло собой большой каменный дом, воздвигнутый вокруг открытого пространства. Мы направились туда, приняв участие в ритуальной трапезе из творога в доме вождя. Здешний Муршид (Проводник) был высоким худощавым человеком из области Кабула, который жил в Нуристане, как он сказал мне, уже почти тридцать лет. Это должно было означать, что он попал сюда почти ребёнком. Он говорил на многих языках, включая два кафирских. Когда он выходил, он одевал вместо обычного халата голубую тунику военного покроя с эполетами, которая каким-то образом устанавливала или поддерживала его мирское (если не духовное) положение среди окружающих людей.
       Я нашёл, что Муршид необычайно охотно отвечал на вопросы, связанные с суфийской мыслью и практикой, равно как и с кафирами, и обо всём этом он явно знал очень много. История суфийского поселения в Нуристане такова: незадолго до афганского завоевания страны суфии из области западного Гиндукуша послали много миссий, чтобы вступить в контакт с остатками мистических групп, которые, как они верили, находились здесь. В этих поисках и после ужасных столкновений - ведь кафиры инстинктивно убивали любого мусульманина, которого видели - были обнаружены три маленькие группы отшельников. То были христиане, и, по-видимому, у них не было никакой связи с внешним миром со времени исламского завоевания Восточной Персии в седьмом веке. Общение с ними было затруднено, потому что не было общего языка. Проблема была решена благодаря инициативе христианских монахов, которые обнаружили общие слова или слова общего происхождения, в своём варианте персидского и в том, на котором говорили суфии.
       Пра-пра-дядя нашего хозяина участвовал в той миссии, и оставался в Кафиристане двадцать лет, пока не умер. К тому времени он свободно владел и местными языками, и языком христианской общины. Их история была очень интересной. Они бежали из области Бактрия (современный Балх), считая, что пришёл Антихрист, когда услышали о приближении арабских армий. Сначала они отправились в Кабул, который продержался некоторое время. Позже они покинули город и сошлись с группой кафирских беженцев, живущих возле Кабула, но теперь вынужденных вернуться в горы. Они выучили язык кафиров, среди которых жили, и разделились на три общины, в каждой из которых был учитель. Эти самоподдерживающиеся общины по каким-то причинам, связанным видимо с их верой, обращали в христианство лишь столько кафиров, сколько нужно было для замены тех, кто умирал. Чтобы поддерживать свою религию и свои обычаи, каждого обращенного учили тому реликтовому персидскому, на котором говорили первые беженцы. Это объясняет, каким образом сообщество дожило до тысяча восемьсот девяностых - более тысячи ста лет - по существу в изоляции.
       Знание об их существовании проникло в Афганистан благодаря обращению в Ислам периферийных кафиров: они обычно поселялись в Афганистане, когда оставляли веру своих отцов. Один такой человек, присоединившийся к общине суфиев Азамийя, рассказал всё, что мог, суфийскому шейху о затворниках из древних времён. Результатом стала та суфийская миссия, которая состоялась, должно быть, около 1880 года или чуть позже.
       Эти христиане в конечном счёте присоединились к суфиям, практики которых, как они считали, были очень похожи на их собственные. Как говорил Муршид, эти "старые христиане" совершали ритуалы, весьма подобные суфийским, но очень отличающиеся от современных христианских. Точна ли эта часть предания, узнать невозможно. Едва ли можно сомневаться, что в раннем христианстве существовало много сект, которые во многих важных аспектах отличались от тех, что мы знаем сегодня. Одной из характерных черт этих христиан согласно главе суфиев, было то, что они в больших количествах пили священное вино после его посвящения, и считалось, что оно вызывает состояние духовной экзальтации. Когда я напомнил ему, что этот обычай мог быть "загрязнением" из религии кафиров, где практиковалось нечто подобное, он тут же согласился.
       Большинство суфиев Кафиристана были местными людьми, из обоих разрядов населения: свободных и (бывших) рабов. Они проводили сравнительно мало времени в "обители", посещая её только ради части их "развития", а затем возвращались к своим мирским задачам. Не было особого различия между идеями и образом жизни суфиев Западного Гиндукуша и тех, что поселились в Кафиристане: чего и следовало ожидать, если эти поселения возникли сравнительно недавно. Их членов совершенно не беспокоила вероятность того, что по мере развития страны жизнь для обитателей Кафиристана очень изменится. Общее отношение состояло в том, что жизнь должна меняться, и должны меняться люди. Если практика не могла измениться, чтобы поспевать за темпом и ритмом жизни, или если она на самом деле не опережала этот темп, такая практика должна отмереть - и заслуживает отмирания.
       Именно здесь я впервые ощутил, с чувством уверенности, что практика, которая растёт вместе с практикующими, и которая, по-видимому, гармонизировалась с тем, что делает остальной мир, должна продолжать влиять на мир. Другими словами, я находился под влиянием чувства единства и уверенности, характеризующих эту ветвь (или, может быть, корень?) Пути Суфиев.
       С каждым днём я всё более акклиматизировался в разреженной атмосфере, и постепенно чистая, захватывающая дух красота Нуристана всё больше воздействовала на меня. Контраст между всё ещё покрытыми снегом вершинами гор и нижними склонами, густо поросшими гималайскими кедрами и соснами, а также мягкой, сочной, почти ирландской травой заставлял замирать моё сердце всякий раз, когда я смотрел на это великолепие.

Из книги: О. М. Бёрк. "Среди дервишей"

Качество перевода не гарантируется.
См. английский текст: О. М. Burke. "Among the Dervishes"