Глава 6. ФАКИРЫ

       Мой интерес к Кафиристану был особым. Я знал, что Афганистан был центром буддийского учения и паломничества задолго до того, как появились Далай- и Пачен-ламы в Тибете. Действительно, Тибет занял место Афганистана после того, как эта страна была исламизирована, и огромное святилище в Бамиане было разрушено в седьмом веке. Согласно традиции, монахи из Афганистана бежали в Кафиристан. Некоторые направились в Тибет, другие остались и вновь создали свои школы медитации в стране неверных. Нынешний буддизм Китая и Японии происходит от афганского монастырского комплекса в Бамиане, как свидетельствуют всё ещё сохранившиеся скульптуры.
       Часть этой информации я получил от суфийских мистиков и других людей в Индии, где было достаточно тибетских беженцев. Попасть в Тибет, чтобы искать буддийских беженцев из области кафиров или их потомков, было нельзя. Страна была под властью китайских коммунистов. В любом случае в монастырях едва ли что-то осталось для изучения, и немногих лам можно было там найти. Прежде чем Кафиристан будет вестернизирован, был ещё шанс что-то обнаружить.
       Друг в правительственном департаменте свёл меня с некоторыми из спутников Далай-ламы, и после этого картина стала несколько яснее. Тибет, согласно этим экспертам, не был действительно отрезан от "Запада" хотя бы потому, что беженцы продолжали прибывать. Да, в Тибете жили мусульмане и уже в течение многих лет. Некоторые были индийскими гражданами, говорили по-тибетски и, должно быть, могли дать мне дальнейшие советы. Эти буддийские джентльмены, с их очаровательным лёгким сектантством в своей внешности, рассказали мне кое-что о суфийских практиках, о которых они слышали в Тибете; но они не сказали мне ничего нового. Однако Джалу Камбо, казалось, был моим человеком, потому что он был "очень мистический муматан" (мусульманин), который знал Лхассу и другие части Тибета.
       "Джалу" было милым сокращением более внушительного "Джалалуддин" ("Слава веры"), и он был отчасти туркменом, отчасти тибетцем, прежде торговцем из Лхассы, а ныне, благодаря какой-то алхимии, индийцем. Без него я не смог бы ясно представить себе всю картину. Ему было сорок, он был точен и великодушен, хорошо говорил по-английски, и, казалось, я ему очень нравился. Но я чувствовал, что он считал меня участником какой-то антикоммунистической разведывательной деятельности. В самом деле, он почти умолял положиться на него, ведь он мог помочь мне свести знакомства, чтобы способствовать изгнанию ненавистных китайцев, "когда придёт время".
       - Когда придёт время, Омо Сахиб, их выбросят вон. И я помогу. Пожалуйста, позволь мне помочь.
       Когда я смог в какой-то степени убедить его, что ищу суфиев и изучаю практический мистицизм этой конкретной школы, он признал своё поражение.
       - Ты совсем не хочешь в Тибет, - сказал он печально. - Материнский дом Су-фии-ааа не в Тибете. Найди материнский дом, потому что они всего лишь отошлют тебя туда, когда ты попадёшь в Лхассу.
       - А где же искать?
       - В горах Инду-убийцы, на восток, мимо Хаджакхеля, в Афганистане.
       Афганистан был, если уж на то пошло, не более лёгким делом, чем Тибет. Или, быть может, это потому, что я уже кое-что знал об афганцах и очень мало о тибетцах.
       Пусть представление Джалу о географии было очень приблизительным, но то, что он сказал, без сомнения означало Кафиристан. Так что мой путь опять лежал в Пакистан, чтобы собрать информацию о том, как экспедиция из одного человека может проникнуть через два главных занавеса: официальное и неофициальное любопытство, и сами горы Кафиристана, не говоря уже о кафирах, совершенно неизвестном факторе.
       Мне пришлось встречаться с людьми в Карачи, Равалпинди и Пешаваре, прежде чем я смог собрать достаточно данных, чтобы только начать обдумывать свой проект. Некоторая информация, полученная от людей, бывавших в Афганистане, была неутешительной. "Попав в афганское королевство, ты попадаешь в ловушку, - сказал один европеец. - Страной правит режим, быть может, и благожелательный, пусть он патерналистический и нейтралистский, но он знает, что делает, и ты не можешь путешествовать где угодно. Военные соображения, конечно". Он, в той беспорядочной манере, знакомой всем служащим старой Индии, пытался выудить из меня как можно больше, чтобы узнать, нет ли у меня какой-нибудь особой миссии.
       Пакистанский чиновник сказал мне: "Бесконечные отсрочки в получении разрешения посетить некоторые области - повседневная практика. А раз Вы были в Пакистане, Вас и вовсе не станут приветствовать". "Даже в Кабуле, - сказал дипломат из иностранного посольства, - дипломатические представители часто ограничены только той информацией о последних событиях, которую они получают от своих слуг. На дипломатических приёмах и коктейлях они жадно пытаются залезть в мозги друг друга ради любой крошки информации, чтобы отослать её домой".
       Я разговаривал с пакистанскими гражданами, которые путешествовали в Кабул и обратно по делам и с другими целями. Те, что не занимались политикой, подтверждали, что там трудно передвигаться, что слухи доставляют большую часть общей информации, что если я скажу кому-нибудь, что хочу попасть в Кафиристан, мне "дадут от ворот поворот", и я не попаду никуда.
       Через свои суфийские источники я узнал намного больше. Не только существовал способ попасть в Афганистан и обратно - их было много. Эта система называлась рахи-гурез (путь бегства), ею пользовались контрабандисты, провозившие людей и всякие материалы, включая оружие. Кафиристан, согласно суфиям, был центром эзотерической школы, называемой Сармун, оккультной ветви бухарского ордена Накшбанди. Это была школа, имевшая раньше ветви по всему мусульманскому миру. Даже сегодня она очень широко распространена, но её практики, похожие на йогу, которые являются стержнем этого учения, известны лишь немногим в "иностранных отделениях". Мой друг (которого я буду называть здесь Изат Хан) бывал даже у Пагманского хребта Гиндукуша и присутствовал на тайных встречах школы Сармун, но не много мог рассказать об их секретах. Примерно пятьдесят лет назад группа Юнанис (это значит "ионийцев") была принята шейхом этой Азимийи, жившим в феодальной роскоши в Пагмане, и это был единственный рассказ о контакте Запада с Азимийа.
       Я рассматривал Кафиристан на лучшей карте, которую смог найти. Карта этой местности была буквально пустой. Последняя из доступных карт была основана на разведочных съёмках 1878 и 1898 годов. Как я ни пытался, я не мог обнаружить карты, основанной на географической съёмке. Некто, который должен был бы знать, что к чему, сказал мне, что такой не существует даже в самом Афганистане. Карта Инженерного корпуса армии Соединённых Штатов казалась просто копией с более ранней съёмки Индии. Индийская часть съёмки датировалась 1904-40 годами, а кафиристанская часть, только обозначенная, основывалась на съёмке 1878-98 годов. Кафиристан как будто вовсе не существовал, хотя были обозначены несколько ледников и высот порядка четырнадцати и двадцати тысяч футов.
       А как насчёт людей и языка? Мои прежние путешествия начинались иначе. Я имел рекомендации, по меньшей мере, для одной из стадий путешествия. Размышляя в этом направлении, я вдруг понял, как много значит поддержка на ранней стадии. Поездив ещё немного, поговорив с людьми, знавшими Афганистан, я понял, что должен иметь рекомендации к людям на месте, если я хотел хоть каких-то реальных шансов на успех. В разговорах с суфийскими мистиками в Пакистане, Индии и других странах я постепенно понял одну интересную черту их мышления. Во-первых, обычный суфий, который не был просто имитатором мистиков, был глубоко заинтересован в процветании человечества в целом. Те, кто были выше среднего уровня в невидимой иерархии, имели, казалось, другое общее для них основное направление мысли. Оно состояло в необходимости для суфиев построения моста между развивающимися культурами Востока и Запада, и только суфии могли совершить это. Поскольку я вошёл в их ряды, я тоже имел такое чувство. Причина кажется достаточно ясной: другой почвы для встречи не существует. Вся кооперация в политике, образовании и экономике между Западом и Востоком совершенно не делала их более близкими. И в глубине души большинство людей знали это. Признано, что нет почвы для встречи и в религии: это было установлено ещё во времена крестовых походов. То, что глубокого сотрудничества в материальных областях не существовало, было ясно тем, кто видел крушения одной попытки объединения за другой.

Из книги: О. М. Бёрк. "Среди дервишей"

Качество перевода не гарантируется.
См. английский текст: О. М. Burke. "Among the Dervishes"