Глава 2. В ОДИНОЧКУ В МЕККУ

       Наконец, Мурад встал, коснулся моей руки и вывел меня из Святилища. Машина ждала нас, и через полчаса мы в полном составе мчались обратно в Джидду. Абдаллах спросил меня, должен ли я отправляться куда-то ещё или подожду следующего собрания суфиев, которое должно состояться через шесть дней. Я сказал ему, что предпочел бы продолжить своё путешествие, и что если это можно устроить, я хотел бы переправиться обратно через Красное море в Порт-Судан. "Нет ничего легче", - сказал он. Его сыновья свели меня с командой ещё одного рыбацкого судна и проводили из волшебного мира Саудовской Аравии. И всё это средствами "мира внутри мира", который есть мир суфиев. Ахунд был прав, когда сказал: "Суфизм адаптируют к любым обстоятельствам любой эры".
       Мутавассит приветствовал меня буквально с распростёртыми объятиями и пригласил в свой дом. Он жил в квартире над лавкой с обстановкой, несколько несуразно сочетающей в себе хром и полированное дерево, которая, по-видимому, привлекательна для индийского торговца за границей. Он очень гордился своими часами с кукушкой, тапочками с Бондстрит, подаренными ему английским покупателем, и пластиковой моделью Тадж-Махала, подсвечиваемой изнутри с помощью лампочки и батарейки.
       Что касается его духовных интересов, он был связан с небольшой группой единомышленников, которые интересовались суфизмом, и встречались в его "комнате молчания" каждый второй четверг.
       Эта комната молчания была совершенно особым местом. В ней был белый индийский ковёр и подушки, разложенные на полу, ковры со среднеазиатским узором висели на стенах. Мутавассит и его индийские, арабские и суданские друзья не были интеллектуалами. Они не могли читать Руми в оригинале, и ничего не понимали в трудах Ибн ал-ўАраби и его суфийских стансах о божественной любви. Они встречались, разговаривали и выполняли упражнения суфийских орденов Кадири, Накшбанди и Шадхили, во все из которых Мутавассит был посвящен.
       Целью суфийской деятельности, помимо помощи другим искателям истины, считалось "служение". Они верили, что, совершая регулярно практики Орденов, они помогают всей "работе дервишей" по всему миру. Это "служение" считалось чем-то аналогичным аккумулированию электричества. Когда время для индивидуального спасения приходит, Тайные Друзья посылают ищущему шанс, а до тех пор - служение.
       Я провёл три недели с этими милыми людьми, рассказав им всё, что знал о Пути, и, выслушав всё, что они могли мне сказать. Затем мне представился благоприятный случай - в порт зашел фрахтовый пароход, следующий в Александрию. У меня был адрес в этом городе, который дал мне отец студента, учившегося там, и я решил туда отправиться.
       Большую часть времени в течение этого путешествия я практиковался в арабском языке с сомалийской командой и приводил в порядок свои впечатления. Ведь многое в этой "дервишеской работе" едва ли подлежало разумному пониманию. Ещё я читал и почти выучил наизусть книги по истории и практикам Ислама, которые купил в Порт-Судане.
       Имя александрийского студента было Авфи ал-Сибри. По рождению он был суданцем, а его отец владел сельскохозяйственными угодьями в области Гезира. Его послали в Египет для получения среднего образования, а сейчас он изучал историю Александрии, собираясь сделать академическую карьеру.
       Я узнал, что он был на обеспечении семьи очень ортодоксальных мусульманских богословов, несколько человек из которой закончили университет Аль Азхар в Каире, и все они были глубоко озабочены духовным благополучием Египта. Авфи был полной их противоположностью. Их было, должно быть, около дюжины: низкорослые, серьёзные, бородатые, каждый из них носил крошечную феску, белый тюрбан и тёмную мантию клирика-выпускника Азхара. Никто из них не говорил по-английски. Первое, что они захотели услышать - знаю ли я Коран наизусть, и остались ли ещё в Англии христиане, поскольку они слышали, что Исламский культурный центр в Лондоне проделал столь успешную работу, что "толпы" людей обратились в Ислам. Мой рассказ об истинном положении вещей не внушил им любви ко мне.
       Авфи, напротив, был высоким, стройным, энергичным и одевался по-европейски. Он любил всё восточное наравне с западным. Но у него не было времени, хотя он никогда не говорил это им в лицо, для благочестивого пустозвонства этих ученых, его "дядей".
       Они, в свою очередь, считали его странным. Они не могли обвинить его в неверии, объяснил мне дядя Мустафа Мунаввар, но, однако, что-то в этом парне внушало им беспокойство.
       Когда он был не на занятиях, Авфи наслаждался тем, что он называл "приобретение нового опыта". Лишь позднее я узнал, что это было частью курса, предписанного ему его суфийским учителем в Александрии.
       Однажды он сказал: "Как насчёт того, чтобы стать первым англичанином, посетившим тайное собрание Мусульманского Братства?" Я слышал - да и кто не слышал? - об этой фанатичной религиозно-политической партии, и подпрыгнул от радости.
       Авфи и я, ближе к часу вечерней молитвы, доехали на трамвае до некоего сада на окраине Александрии, который, как мне показалось, был похож на обычный английский. Хотя он был окружен высокой стеной, люди входили и выходили по двое и трое через многочисленные ворота. Они несли в маленьких свертках нечто похожее на продукты и принадлежности для пикника. Большинство этих людей были молодыми, но, по сравнению с обычными египтянами, более настороженными.
       Огромный сад был переполнен народом, но Авфи провёл меня к свободной площадке, на которой кружком сидели около тридцати юношей и двое-трое мужчин постарше - и ни одной женщины. Другие готовили еду посреди круга. Мы пожали всем руки, и каждый раз, когда кто-нибудь присоединялся к этой группе, он также пожимал руки всем присутствующим.
       Затем Авфи направил меня к своего рода альпийской горке, где сидел один человек, и представил меня ему.
       "Это, - сказал он мне, - Сайид Рамадан, Заместитель Верховного Вождя Мусульманского Братства".
       Нужно сказать, что Братство сурово преследуется в Египте, а Рамадана разыскивает полиция. Он скрывался в Европе, куда он бежал через Пакистан, когда арестовывали членов Братства. Теперь он был дома и, казалось, совсем не скрывался. На хорошем английском он пригласил меня на собрание, сказав, что мнение о Братстве, как о сумасшедших фанатиках, было сильно преувеличено, и предложил мне сигарету.
       Ему было слегка за пятьдесят, он был силён и гибок, с глазами повелителя и обладал, как я вскоре убедился, замечательным даже для араба красноречием.
       После того, как еда - жареное мясо, плоский пресный хлеб, лук и помидоры - была роздана и съедена, Рамадан начал речь.
       Он начал почти шёпотом, и я ожидал, что его голос, как у многих зачинщиков мятежей, поднимется до крика. Я осмотрелся, чтобы узнать, можно ли нас подслушать. Было очевидно, что место выбрано умело, - во всех направлениях были расставлены наблюдатели на возвышениях. Нас нельзя было застать врасплох.
       Сайид Рамадан произнёс проповедь, очень историческую, в которой он утверждал, что события, последовавшие за приобретением Египтом независимости, "не были совершены в духе религии". " Поэтому, пока не появится новый вождь, чтобы вести общество так, как мученически убитый Шейх Хасан ал-Банна, Верховный Наставник, - не будет облегчения Египту, помощи его народу, и не будет света, освещающего все народы с этой священной земли".
       Речь была тепло принята. Это была замечательная смесь политики, религиозного рвения и мессианских ожиданий.
       Затем Рамадан хлопнул в ладоши, и мы, как джинны из Тысячи и Одной Ночи, исчезли. Я исчез вместе с Авфи, который вывел меня через другие ворота, и мы пошли домой по вечерней прохладе.
       На следующий день была пятница, выходной для большинства мусульман, и Авфи взял меня с собой для совершения зиара, чтобы отдать дань уважения своему духовному учителю, шейху Хаммаду ибн ал-Джабри, шейху александрийской "ложи" объединённых дервишей.
       Хотя большинство историков занимаются только отдельными орденами суфиев, эти ответвления на самом деле не являются главными центрами суфийской деятельности. Сегодня среди суфиев в Аравии, в Африке и в Средней Азии правилом являются объединенные сообщества, члены которых представляют несколько братств.
       Шейх ал-Джабри родился в Тунисе. После посвящения в пять или шесть Орденов, он был, в итоге, признан учителем в "объединённой ложе". Эта Завийа считала себя очищенной от груза недостатков, присущих Орденам, зараженным поклонением личностям, и сосредоточилась на самосовершенствовании человечества, как части объединённого усилия.
       Именно в этом сообществе я узнал о внутреннем круге в суфизме. В присутствии посторонних, или членов, приверженных к имени или характерным особенностям того или иного Ордена, её члены вели себя, как принадлежащие этому Ордену. Они пользовались его древним ритуалом, говорили только о его почтенном основателе, надевали его характерный головной убор. Но, действуя как "внутренний круг", вся "ложа" возвращалась к тому, что они называли "деятельностью" первоначального Пути, иногда называемой Работой Основания или Фундаментальной Работой. Эту фразу крайне трудно перевести, потому что она может означать также "работу архетипов", что в свою очередь означает, что группа считает свою деятельность идентичной параллельным действиям внеземной силы, которая направляет их.
       Шейх ал-Джабри знал как традиционное учение Четырёх Орденов, так и современные направления мысли. В отличие от североафриканского типа мистика-святого, который так обычен в Великом Магрибе, он начинал учиться в Европе и совсем не теологии. Лишь после тридцати лет он начал посещать великие учебные центры Кайраван и Мулай Идрисс.
       Его отец был на турецкой службе и послал мальчика в Париж, где он посещал школу, а позже Парижский Университет. Он воспринял западные направления мысли и защитил диплом по французской литературе. Кроме того, он хорошо знал английский, будучи купцом, занимающимся экспортно-импортными операциями и ведущим процветающую торговлю с Британией и Британским Содружеством Наций.
       Шейх был женат на ливанке, его сыновья посещали Американский Университет в Бейруте.
       Он посоветовал мне изучать не только суфизм, но также мнения, поведение и образ жизни людей Востока и Запада, потому что иначе, как он сказал, я буду просто отождествлять суфизм с Востоком. Я буду не способен проследить нить суфийской мысли и "бытия" в обеих культурах, пока не узнаю, что не является суфизмом.
       - Мой сын и брат, - улыбался он, поглаживая свою белую бороду и глядя на меня сияющими голубыми берберскими глазами, - слишком много западных людей стало поклоняться Востоку. Иногда это потому, что они ищут духовности на Востоке и думают, что всё на Востоке подходит для них, или может их чему-то научить. Не будь подобен им.
       Я спросил его, что мы, на Западе, можем культивировать и чему подражать, чтобы сделать свою традицию сильнее. Он привел несколько непривычных для нас примеров. Первый - это дух товарищества, коллективизма. Он позволяет человеку понять, что значит работать в гармонии с другими. Второй - это не демократия, но приготовление к ней, что даёт способность ценить демократию, которая сама есть прелюдия к пониманию реального равенства людей. Третий - уважать других людей.
       - Это, - сказал он, - даёт способность уважать себя. Но ты не можешь уважать себя, если не уважаешь других. Это великая тайна.
       Мне непременно нужно было осознать, подчеркнул он, что все эти три драгоценные тайны суть отправные точки развития, которые уже глубоко укоренены в моей собственной культуре. Моё дело - помочь им развиваться, защищать их, работать над ними.
       - Если в твоём сердце нет этих трёх вещей, ты - лицемер, когда говоришь, что ищешь учителя.
       У нас было много бесед, и много раз я посещал собрания суфиев, на которых присутствовал шейх Джабри. Однажды он сказал мне:
       - Я не могу научить тебя, хоть ты иногда и просишь, тем вещам, которые тебе хочется знать. Но я могу помочь тебе узнать некоторые из них, быть может, необычным способом. Ты готов к путешествию?
       Хотя мне на самом деле не хотелось покидать это сообщество, я сказал, что готов.
       - Очень хорошо. Посмотри, какова жизнь некоторых таких же людей, как ты. Отправляйся в Тунис, посети нескольких моих друзей. Быть может, ты посмотришь на человека их глазами.
       Вот как получилось, что я направился в Тунис.

Из книги: О. М. Бёрк. "Среди дервишей"

Качество перевода не гарантируется.
См. английский текст: О. М. Burke. "Among the Dervishes"