Глава 1. СРЕДИ ДЕРВИШЕЙ

       Паломники прибывают в Карачи тысячами: индийцы, пакистанцы, суровые гиганты патаны с северо-западных приграничных областей, низкорослые узкоглазые люди из отдалённых областей Кашмира. Мужчины, женщины, дети и много-много древних старцев, которые превыше всего надеются на то, что найдут своё последнее пристанище на пути к этому далёкому арабскому святилищу, для посещения которого они, вероятно, копили деньги, монету за монетой, на протяжении десятилетий.
       Они приезжали каждый год. Мы видели их, работая в своих душных офисах, видели их приезд и отъезд; видели их возвращение с вожделенным титулом Хаджи, может быть, с крошечным кусочком покрова Каабы или баночкой воды из святого колодца Земзем. Они отправлялись, и теперь отправляются, на перегруженных паломнических судах, на нанятых частных самолётах и даже пешком. По суше они следуют суровым путём через выжженный солнцем Белуджистан, в Ирак, к Иордану и оттуда на юг через опалённый Хиджаз - в Мекку.
       Хотя моя мать в момент поэтического экстаза назвала меня в честь великого Хайяма, я не мог причислить себя к правоверным; но, как и у многих других неверных, нечто внутри меня говорило, что, несмотря на запрет, должен существовать способ войти в самый закрытый город на земле. Ни одному неверному (так сказал Пророк тринадцать столетий назад) не будет позволено пройти через великие порталы Святая Святых.
       Я наводил справки у местных представителей Саудовской Аравии. Они были весьма корректны и крайне вежливы. Да, я могу подать запрос на визу для посещения Саудовской Аравии. Нет, у меня не будет возможности войти в Мекку, однако я могу проследовать вплоть до Джидды, которая в пятидесяти милях оттуда.
       Моё первое имя, конечно же, мусульманское? Фамилия Бёрк, не происходит ли она от Барк, арабского названия молнии? Может быть, мои предки были мусульманами? "Нет, - пришлось ответить мне чиновнику. - Я наполовину шотландец и наполовину ирландец". Ему не чуждо было чувство юмора: "Кельт? А я принял бы Вас за англичанина". Затем, уже более серьёзным тоном, который показал, что, несмотря на всю современность нынешних арабов, ветхозаветный образ мыслей отмирает с трудом, он продолжил: "Конечно, Вы мусульманского происхождения. Согласно Исламу, все люди рождаются мусульманами. Это их родители делают из них кого-то другого". Но это не было достаточным основанием для разрешения посетить Мекку.
       Перед лицом таких трудностей и полного незнания обстановки у меня было искушение полностью оставить этот проект. Однако мало-помалу картина начала проясняться. Многочисленные разговоры с друзьями-мусульманами, особенно с теми, кто уже совершил это вожделенное путешествие, дали мне необходимые общие сведения. Даже если я попаду в Джидду, то не смогу попасть в Мекку, потому что моё присутствие ни для кого не будет тайной. Мне придется останавливаться в отеле, и то, что я - неверный, будет для всех очевидным. Ни один мусульманин, утверждали они единогласно, не станет даже пытаться провести меня контрабандой в Святой Город. Я буду выглядеть белой вороной, даже в Джидде. Из-за неоднократных попыток проникнуть в город саудовские стражи были весьма бдительны. Я очень мало говорил по-арабски. Однако довольно неплохо знал урду, и немного персидский. У меня были чёрные волосы и карие глаза. Последние два фактора являлись, пожалуй, единственными в мою пользу.
       Но что если, с моими, по-восточному звучащими, именами, я поеду как мусульманин? Это рискованно, считали мои советники, и дали мне понять, что не будут это приветствовать и не станут это обсуждать. А в качестве новообращённого? Ну, мой друг Абдул-Самад видел в Джидде западного неофита (он не знал какой национальности), которого держали там, пока братство ваххабитов, составляющее опору королевской семьи, не убедится, что он достаточно ортодоксален и его вера настоящая. Когда Абдул-Самад видел его, тот ждал уже три года.
       У меня определенно не было столько времени: моя работа позволяла мне отсутствовать не более трёх месяцев. И тут вмешалась судьба. Я получил известие, что наследство, которое я вскоре должен был получить, было больше, чем я ожидал, и я решил оставить свою работу. Если уж не Мекка, пусть это будет длительное путешествие через какие-нибудь менее известные части Центральной Азии - может быть, через Хайбер в неведомую страну Афганистан - соседнюю страну, на загадочных обитателей которой со смешанным чувством уважения и страха смотрело более кроткое население Пакистана.
       Вскоре после получения этой хорошей новости я сидел в чайхане, где собирались мои пакистанские друзья, ел джелабиз и другие липкие сладости, разбирая пассаж одного из персидских классиков и пытаясь представить, что может меня ожидать за манящими хребтами на северо-западе. Я заметил незнакомца, разглядывавшего меня, как мне показалось, внимательно. Он заказал кальян, поправил свой тюрбан и наклонился ко мне через грубый стол. Я присмотрелся к нему. Невысокого роста, с изящными руками и бледной кожей он был в свободном халате персидского покроя с широкими рукавами и в тугом тюрбане. В правой руке он держал чётки. Я, должно быть, впал в полузабытье, потому что встрепенулся, когда он сказал на мягком наречии Хиндустани, который служит языком свободного общения в Пакистане: "Ты знаешь главу о манерах дервишей?" Я повторял про себя часть первой главы "Розового сада" Саади, мистического поэта Персии, и мой новый друг очевидно также изучал эту литературу.
       Он сказал мне, что его имя Ахунд Мирза, он из семьи бухарских беженцев, которая в досоветские времена служила Амиру за рекой Оксус (Аму-Дарьей). Он был суфием, последователем образа жизни, воспеваемого Саади, приверженцы которого образуют своеобразное масонское братство по всему мусульманскому Востоку. Я сказал ему своё имя, на что он заметил: "Микаил (Михаил) - имя ангела; а Омар - это один из нас". Многие годы я хотел узнать что-нибудь о суфизме из уст суфия, и вот у меня появилась такая возможность. Я много читал о нём в справочниках и руководствах, но всегда считал, что суфийская поэзия, которую я встречал, не соответствует определениям, даваемым суфизму. Я не мог, к примеру, поверить, что суфизм был просто еретической или мистической формой Ислама. И оказалось, что я был прав - и не прав.
       - Путь суфия, - сказал Ахунд, - это есть Ислам, и это не Ислам. Это религия и это не религия. Это потому, что суфизм есть реальность внутри всех религий. Как отличить одну религию от другой? Ты не можешь сравнивать разные виды молока, пробуя масло, которое получается из них.
       - Суфизм, - сказал он мне, – это образ жизни, который, как говорят, передан нам из глубокой древности. Его методики были изобретены, чтобы создать усовершенствованного человека. Чтобы достичь этого, суфий должен пройти долгое обучение. Различие между этим учением и всеми другими духовными системами в том, что суфийская тренировка проходит в миру, а не вне его.
       Действительно, суфийский ученик проходит своё обучение во время своей обычной работы, своей повседневной жизни. Эта концепция была нова для меня, и я настоятельно попросил Ахунда Мирзу рассказать мне больше.
       - Если ты свободный человек, - сказал мне он, - я расскажу тебе больше.
       - Почему я должен быть свободным?
       - Потому что я вскоре отправляюсь в путешествие, в свой суфийский круг, и не могу оставаться здесь, чтобы разговаривать с тобой.

Из книги: О. М. Бёрк. "Среди дервишей"

Качество перевода не гарантируется.
См. английский текст: О. М. Burke. "Among the Dervishes"