ПРИЛОЖЕНИЕ
All women
become like their mothers. That is their tragedy. No man does. That
Oscar Wilde
Письмо Норе, младшей сестре Володи Ковенацкого.
Послано 16 сентября 2005 г. (Ответ не получил)
Дорогая Нора!
Я получил Ваше письмо
[↓] и вот
наконец отвечаю на него. Признаюсь, я делаю это без большой охоты, потому что,
на мой взгляд, тематика его не столь существенна. Однако из уважения к
затраченному Вами времени и к Вам лично, я отвечаю подробно в твердой надежде,
что мы эту тему закрываем. У нас есть более важные области пересечения,
связанные с творчеством Володи и я предпочел бы сосредоточиться на них.
Вы пишете в конце
письма, что надеетесь на понимание. Я полагаю, что понимаю цель Вашего весьма
дипломатичного письма: Вы хотите, чтобы я изменил впечатление, которое
возникает у читателя моих записок в отношении роли Евгении Ефимовны в судьбе
Володи (точнее, ее негативной части). Если я понял правильно, то должен Вас
разочаровать. Убедить меня вы не смогли, а писать то, с чем я не согласен, я не
могу.
СПЕРВА ПО
ФАКТАМ
Вы сказали, что не писали историю болезни Володи
Я не помню, где я
это говорил. Однако, я с этим согласен.
в конце
концов, он попал (ноябрь 1978 г.) в Кащенко, где его кололи аминазином (тогда
так лечили всех), это плюс к тому, что Вы написали про псилоцибин.
Псилоцибин был в
1960х. (Геллерштейн умер в 1967 году)
К тому времени Борис уже уехал, и, как будто, все
пришло в норму.
Этот период затишья Вам знаком, может быть,
больше, чем мне, так как он ездил и на «Казарму», где были Вы.
Это не так.
Начиная с 1975 года, когда я переехал в Москву, я снимал квартиры. К отъезду
Бориса (1979) я уже сменил не менее 4-х квартир, в каждой из которых я жил по
году.
Вообще, я на
Казарме не ЖИЛ никогда. Я живал там,
останавливался, приезжая из Харькова. Да и Борис до отъезда уже несколько лет
жил в своей квартире в Теплом стане. А Вы в телефонном разговоре сказали, что
он жил на Казарме в 1978 году!
Этим я хочу
обратить Ваше внимание, что Вы в то время не очень-то были в курсе володиной
житейской ситуации.
Как вдруг грянул гром: он начал застывать и
подолгу оставаться в одном положении, при напряженном состоянии мышц, не мог
сделать ни одного движения.
Да, Володя
говорил, что это случилось после бурной сцены, которую ему устроила мать. Знали
ли Вы об этом?
Мы знали, что у него уже начались пролежни. Был
момент, когда наметилось улучшение, с пневмонией удалось справиться, но
пролежни!.. ... . Почти четыре месяца, до 25 мая, в
нем как-то поддерживали жизнь. Но… заражение крови от пролежней – и конец…
Итак, Вова был в
Кащенко 4 месяца. Понятно...
1. Если пролежни
были с самого начала, то Вова умер бы от заражения крови быстро, а не жил еще 4
месяца. Ведь, как Вы пишете, ухаживать за его пролежнями было некому.
2. Если Вова умер
от пролежней через 4 месяца, то откуда Вы знаете, от чего он умер на самом
деле, если ни Вы ни мать не были в больнице ни разу? (Или Вы настолько
доверяете официальной медицине? Даже после того, что видели сами в больницах?)
3. После
выздоровления от пневмонии Марина навещала Вову и он ни на какие пролежни не
жаловался и вообще был в неплохой форме. Чистенький такой, рассказывала она.
отвозила протертую пищу, которую наверняка
выбрасывали нетронутой. Кто же стал бы возиться, кормить его, когда он не мог
жевать…
Это неверно.
После пневмонии Вова очень даже мог жевать и охотно жевал. В частности,
бутерброды с колбасой. А вот протертую пищу он как раз и не хотел...
ТЕПЕРЬ ПО
ДРУГИМ ПУНКТАМ.
Все, что Вы написали о взаимоотношениях с Борисом,
вызывает ужасную горечь и боль, но это действительно все было, и только…. Не
слишком ли все это унизительно для памяти Володи?
Я не писал свои
заметки для Володи - ему, как я понимаю, они уже не нужны. Я писал для живых
людей. Напоминаю свою цель:
без уделения Кердимуну достаточного внимания я не был бы
в состоянии показать, как мне этого хотелось, пример использования разного рода
философских и оккультных идей в своекорыстных целях и результат, к которому
такое злоупотребление может привести. И, тем самым, может быть предостеречь
доверчивых энтузиастов от такого рода нечистоплотных «учителей» и «друзей».
После того, как он получил отказ в разрешении на
выезд от Ляли (я Вам сообщала
уже, что причиной тому был запрет «конторы», а не деньги. Она работала
гидом-переводчиком и, естественно, была внештатным осведомителем),
Да, но Володя
говорил и о деньгах. Я думаю, что сперва причиной была работа Ляли, о позже уже
речь заходила о деньгах. Я внес исправление в заметки, хотя этот пункт не
представляется мне достаточно существенным.
В хронологическом порядке было так: у него случился серьезный нервный срыв... (и
далее)
Как Вы правильно
подметили, я не пишу историю болезни Вовы. Срыв 1978 года является наложением на
ту болезнь, о которой я писал. В конце концов, срыв такого рода мог быть и у
совершенно здорового человека, если бы от был привязан к кому-то так, как Вова
был привязан к Борису. Да, истерика, да, Кащенко. Но это никак не связано с
целью моих заметок, поэтому включать этот эпизод нет резона.
Не занимаюсь я
также и обличением советского здравоохраниния, поэтому вопиющие детали,
приведенные Вами, тоже не по теме заметок.
Короче говоря, он был уже в очень плохом
состоянии, когда попал к нам.
Ну да, я писал об
этом.
К тому времени уже был поставлен правильный
диагноз – лекарственный паркинсонизм
Мне нравится в
этом слово «правильный». Откуда Вы знаете, что он правильный?
Напоминаю, что Вы
и диагноз смерти от сепсиса считаете правильным, хотя никаких реальных
оснований у Вас для этого нет.
И про псилоцибин
Вы узнали от меня две недели назад. Так как же Вы знаете, что тот диагноз был
правильным? И как могли поставить «правильный» диагноз врачи, есил они не знали
о псилоцибине?
Маму туда уже не пускали. Она не теряла надежды,
каждый день ездила туда, ... Мама обивала пороги, писала Чазову, была уверена,
что если бы ее к нему допустили, она снова бы его вытащила бы
Положим, пускали,
хотя это было не так просто.
Но встает
естественный вопрос. Если Вова лежал целых ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА, почему мама не
забрала Володю домой после выздоровления от пневмонии? Ей в этом не имели права
отказать. К тому же мы все знаем, что советские (да и не только) больницы
охотно отдают тяжелых больных, чтобы снизить статистику смертности.
Ну хорошо,
пневмонию лечили ... ну пусть две недели. Ну пусть месяц! Ну а потом – почему
не забрать Вову? Там бы и она ему пролежни обрабатывала (если, как она считала,
они у него тогда были, что весьма маловероятно).
Может быть. она не забирала Володю потому, что
надеялась, что его там подлечат? Мама верила в Кащенку...
Все это легло на плечи мамы. ( и пр.)
А что касается роли мамы в его жизни ( и далее)
Нора, я нискольку
не сомневаюсь в том, что Евгения Ефимовна совершала подвиги, вытаскивая Вову.
Также, я знаю, как она хлопотала в связи с учебой. И вообще, я не сомневаюсь,
что мама любила Володю и желала ему блага.
В том-то и ужас,
что при этом она сыграла в его жизни такую трагическую роль.
ТЕПЕРЬ БЛИЖЕ К СУТИ ВОПРОСА.
Почему я считал важным
осветить роль Бориса, я объяснил. Теперь, почему я считаю важным осветить роль
мамы. Я хочу на этом примере проиллюстрировать то, что люди СЛЕПЫ. А будучи
слепы, они не могут различать где благо, а где вред.
При этом я, как
Вы видите, показываю, что и я сам был слеп. А как я при этом выгляжу, мне все
равно. (А Евгении Ефимовне тем более).
Мало того, что
люди слепы, они еще этого не понимают. И при этом у них есть ТВЕРДЫЕ МНЕНИЯ,
что хорошо и что плохо не только для них самих, но и для других. Это происходит
потому, что мнения их основаны во многом на вере в то, что говорят другие. Так
что они слепы вдвойне.
Вот мама,
например, была совершенно уверена, что раз Володе прописали таблетки, он должен
их принимать. Она ВЕРИЛА в советскую медицину, в психиатров. В Кащенко,
наконец, верно?
Но дело не
ограничивалось только мнениями. ЭНЕРГИЧНОСТЬ Евгении Ефимовны, в сочетании с
твердыми мнениями, приводила к тому, что она давила на Володю. Что и привело к
трагическому результату.
Вообще, мама
ДАВИЛА на него нередко и во многом. Она всегда считала, что лучше знает, в чем
для Володи благо. Например, она давила в связи с искусством, потому что, как
Вова писал в своих автобиографических заметках, мать верила в советскую школу
живописи и в соцреалистических педагогов. Это убивало в нем интерес к
искусству. Знали ли Вы это?
Вообще, она была
во многом советский человек. Как и все мы, впрочем...
А поскольку, как
я понимаю, мы с Вами тоже люди энергичные, для нас польза может быть в том,
чтобы мы не давили на наших детей, памятуя, что наши представления о их благе
могут быть ошибочными, какими незыблемыми они ни казались бы нам самим.
Володе уже все
равно. Маме тоже. Лет через двадцать (или больше или меньше) и нас с Вами
наверняка не будет интересовать, что написано в этих заметках. Поэтому нет
смысла ретушировать их с целью кого-то там обелять или очернять. Я надеюсь, что
то, что я написал, сможет кому-то помочь не совершать по слепоте аналогичных
ошибок. Вот это действительно важно.
А кто что о ком думает – суета... Люди
уйдут, мнения о них сделаются неважными. А вот творчество останется. Поэтому
лучше давайте сообща способствовать тому, чтобы люди больше узнали об этой
стороне володиной жизни. Тем более, что в этом, как я надеюсь, наши цели
совпадают.
Всех благ,
Виктор
===============================================================
Дорогой Витя!
Прочитав Вашу публикацию, и отплакав, я не могу не отреагировать. Вы сказали,
что не писали историю болезни Володи, но, к сожалению, начиная с лета 1978 г.,
история его болезни и история жизни слились воедино. Все, что Вы написали о
взаимоотношениях с Борисом, вызывает ужасную горечь и боль, но это
действительно все было, и только…. Не слишком ли все это унизительно для памяти
Володи? Однако, что касается его болезни… В хронологическом порядке было так:
После того, как он получил отказ в разрешении на выезд от Ляли (я Вам сообщала
уже, что причиной тому был запрет «конторы», а не деньги. Она работала
гидом-переводчиком и, естественно, была внештатным осведомителем), у него
случился серьезный нервный срыв. К тому времени Борис решил уже от него
избавиться – он это просто сделал: позвонил и сказал «Заберите Вову». О том,
что забирать нужно было из Вовиной собственной квартиры, я уже не пытаюсь
напоминать. А незадолго перед этим такой эпизод: мы с мамой бежим по обочине, а
по проезжей части мчится с портфелем в руках навстречу машинам Вова (по ул.
Руставели). Ему кажется, что он опаздывает куда-то в редакцию. Этот ужас
продолжался около двух часов, прежде чем мы сумели привести его домой. Это как
– история жизни или история болезни? Короче говоря, он был уже в очень плохом
состоянии, когда попал к нам.
Ну что я буду писать об этом ежедневном, ежечасном, ежеминутном кошмаре, когда
он в истерических припадках (а он действительно был здоровый мужик) бил себя по
голове, катался по полу, разбивал зеркала и рвал одежду. А телефонная
зависимость от Бориса? Ведь, когда бы я ни пришла в квартиру – картина была
одна и та же: мама лежит на телефонном аппарате, а Вова тянется к нему. Если же
ему удавалось позвонить Борису, можно себе представить, что он слышал от него,
так как припадки возобновлялись с новой силой.
Был калейдоскоп врачей, но предпочтение, конечно, отдавалось тому, которого
рекомендовал Борис, так как только с ним Вова соглашался разговаривать. Позже
выяснилось, что врач этот был специалистом исключительно по алкоголикам и
помочь, естественно, ничем не мог. Тем не менее, мы бились, надеялись на нашу
хваленую психиатрию и, в конце концов, он попал (ноябрь 1978 г.) в Кащенко, где
его кололи аминазином (тогда так лечили всех), это плюс к тому, что Вы написали
про псилоцибин. Пробыл он там около месяца. Когда вернулся – припадки
прекратились. К тому времени Борис уже уехал, и, как будто, все пришло в норму.
Этот период затишья Вам знаком,
может быть, больше, чем мне, так как он ездил и
на «Казарму», где были Вы, и в мастерскую, понемногу работал, его навещали
друзья, и была иллюзия, что все не так страшно. Однако, без лекарств он не мог
спать, впадал в депрессию, так что поиски врача продолжались. И это странное
топтанье (первый признак начинающегося паркинсонизма). Так продолжалось до лета
1983 г., когда он рискнул поехать с Вашей компанией в Крым. Сразу после поездки
он чувствовал себя неплохо, усиленно занимался зарядкой. Заявил вдруг, что
лекарства принимать не будет – его лечит какой-то травник. Как вдруг грянул
гром: он начал застывать и подолгу оставаться в одном положении, при
напряженном состоянии мышц, не мог сделать ни одного движения. Снова начался
круговорот врачей – психиатры твердили о кататонии… Тот самый врач Бориса –
Гереш – положил его в свою больницу, где Вова быстро получил воспаление легких,
и двигаться перестал совсем.
Больной без движения с пневмонией – кандидат на тот свет, это известно. Его
перевели в психосоматическое отделение 67-й больницы. Это милое местечко
достойно особого описания, хотя моего скудного лексикона не хватит, возможно.
Контингент – алкаши в приступах «белочки», брошенные на улице умирающие
старики, просто полумертвые бомжи (этого слова, правда, тогда в обиходе не
было. Слова не было, а бомжи – были). Туда свозили всех. Ходячие больные
расхаживали по отделению в одних только коротких (чуть ниже пояса) рубахах,
чтобы не могли сбежать, звуки разносились самые подозрительные, так как
непокорных пьяные санитары нещадно избивали, все двери закрыты, у каждого врача
и санитара ключи.
тяжелых. Но сосед! Это существо назвать человеком можно было только с большой
натяжкой – у него была двигательная активность, и поэтому лежал он совершенно
голый на таком же голом матрасе, прификсированный к кровати за руки и за ноги.
Расстояние между кроватями было не более полуметра и главной нашей с мамой
задачей было увернуться от струй фонтана, который он периодически пускал вверх.
Есть ему почти ничего не давали, чтобы поменьше убирать за ним. Поэтому нас
постоянно преследовал жуткий волчий голодный взгляд.
К пневмонии очень быстро добавились пролежни. Кто с этим сталкивался, знает,
что уход при этом – беспрерывные процедуры, мази, ванночки (чтобы не допустить
заражения крови, ведь человек гниет заживо), необходимость постоянно
переворачивать больного. А надо еще кормить! А как? Если он не может жевать.
Все это легло на плечи мамы. Но ей все было нипочем. Она дежурила в больнице с
8-ми утра до 10 вечера, ежедневно, не пропустив ни одного дня за почти три
месяца его пребывания в больнице. Я, как могла, ей помогала.
Я с ужасом наблюдала за странной жизнью внутри этого заведения – многое
напоминало мир ранней Вовиной серии, сделанной пером «Быт сумасшедшего дома»,
безумно смешной. Однако было не до смеха. Пациенты долго не задерживались,
часть отправлялась домой, часть – в отдельно стоящее желтое здание, с биркой на
ноге. Запомнились необъяснимые приступы веселья у медсестер при обнаружении
очередного «жмурика». Может быть, радовались, что место освобождается? Короче
говоря, для меня при первом посещении этого ада жизнь раскололась надвое: «до»
и «после». Но это для меня, не для мамы. Она не замечала ничего, поглощена была
ежедневным тяжким трудом по уходу. Перед ней был обожаемый Вовочка, его надо
было спасать. И она спасала. И чудо произошло! С пневмонией удалось справиться,
Вова начал понемногу двигаться, значит, и с пролежнями бороться стало легче. Он
понемногу возвращался к жизни. И, хотя к исходу его пребывания в больнице
измученная мама сама угодила в руки хирургов (по дороге из больницы сильно
ударилась грудью, получила нагноение, которое пришлось резать), это все были
пустяки, мы были счастливы, собравшись, наконец, все вместе на даче. Казалось
бы, Happy end
К сожалению, это была лишь короткая передышка. Возможность движения к Вове
полностью уже не возвратилась, и теперь он нуждался в ежедневной постоянной
помощи (не говоря уж о долечивании пролежней, которые быстро образуются, но
заживают крайне медленно). Его надо было одеть, умыть, покормить и т.д.
Передвигался он только характерными мелкими шажками на цыпочках. К тому времени
уже был поставлен правильный диагноз – лекарственный паркинсонизм (самая тяжелая
его форма – акинетическая, то есть потеря движения. Это результат того самого
псилоцибина и аминазина). Но что толку… В то время еще только созданы были
замещающие препараты наком и эль-допа, во Франции, а у нас их применять не
умели. Кстати, это подтверждает правильность диагноза: когда ему начали давать
наком – вдруг он задвигался! Две недели примерно почти бегал, мы были
счастливы. Но затем наступило ухудшение, так как эти препараты должны даваться
в каком-то хитром сочетании с едой и
должна быть очень точно рассчитана, на основе исследований. Так и тянулись эти
унылые для Вовы дни, он почти не разговаривал, вел фактически растительную
жизнь, ничто его интереса не вызывало. Надежда, конечно, оставалась, так как
иногда бывали проблески – и он даже пытался войти в привычную для него роль
весельчака и балагура.
Но двигаться полноценно он так и не мог, и случилось неизбежное. В феврале 1986
года повторился тот же сценарий: очень быстро развилась пневмония. Его положили
в Боткинскую. Когда забирали, молодой фельдшер, взглянув на него, неподвижного,
и услышав, как он дышит, шепнул
чувствовала, так как он был совсем слаб. Через неделю его перевели в реанимацию
института Сербского, находившуюся на территории Кащенко. Потом уже мы узнали,
что это место – единственное пристанище безнадежных больных, куда берут всех,
не боясь «летальной» статистики. Маму туда уже не пускали. Она не теряла
надежды, каждый день ездила туда, отвозила протертую пищу, которую наверняка
выбрасывали нетронутой. Кто же стал бы возиться, кормить его, когда он не мог
жевать… Мама обивала пороги, писала Чазову, была уверена, что если бы ее к нему
допустили, она снова бы его вытащила бы. Мы знали, что у него уже начались
пролежни. Был момент, когда наметилось улучшение, с пневмонией удалось
справиться, но пролежни!..
испытывают на безнадежных больных новые методы лечения и препараты. Почти
четыре
месяца, до 25 мая, в нем как-то поддерживали жизнь. Но… заражение крови от
пролежней – и конец… Маму так и не пустили к нему – кто знает, удалось бы ей
второй раз совершить чудо? Скорее всего, нет, так как за два года неподвижной
жизни Вова сильно ослаб.
А что касается роли мамы в его жизни, вот факты: он блестяще успевал в школе по
гуманитарным предметам, ну а математика, физика и др. – это все мама. А в 10-м
классе МСХШ (у них было 11-летнее обучение) его выгнали из школы за то, что
показал кулак библиотекарше. Заканчивал он обыкновенную школу, в Суриковский не
попал. Тогда мама взяла его работы и отнесла всем главным графикам Советского
Союза: Горяеву, Дехтереву и др. Они все подписались под письмом тогдашнему
министру образования Елютину (фотокопия письма сохранилась), и Вову взяли без
экзаменов в Политехнический институт. Вы ведь понимаете, какая бы у него была
жизнь художника в Советской стране без диплома?
А кто ввел его в мир поэзии? Она читала ему Пастернака наизусть (его книг ведь
тогда нельзя было достать). Об этом я еще буду писать, здесь не о том речь.
Я бы не стала все это ворошить, его ведь не вернешь. Но раз уж случилось так,
что всплыли все эти горькие подробности, я бы хотела, чтобы картина была более
точной.
Надеюсь на Ваше понимание,
Нора